Собрание сочинений. Том 3
Шрифт:
Когда Елена ушла к себе, агент кооперации, армянин родом из Зангезура, человек безудержного воображения и простой глуповатой храбрости, стал рассказывать, что говорят люди о Манасеине.
Манасеин пришел в эти края молодым студентом и попросился на исследование Аму-Дарьинской дельты. Через год его видели среди иомудских кочевок и на Атреке с геологической партией Академии, а еще позднее — в гидрологической экспедиции. Гражданскую войну провел он сначала в профсоюзе, потом в военном строительстве, в дни нэпа строил техникум и читал в нем лекции по физике, немного погодя ушел строить каналы. Знаменитость его началась с постройки Курлук-Кудука, оконченной блестяще, раньше срока и в посрамление всех смет. В день пуска воды крестьяне бросили его, по обычаям страны, в им же проведенную воду, на счастье, на добрый глаз, и он утонул бы от слез и радости, не вытащи его с руганью о саботаже и срыве торжественного собрания местный уполномоченный ОГПУ.
Зангезурец рассказывал об инженере любовно, как о себе, и гладил резкими спазмами руки свой живот в том месте, где у него — по памяти — когда-то висел кинжал. Утром, прибежав к Манасеину и будя потом Елену, Адорин не узнал ее.
Адорин увидел себя уже проснувшимся, — ноги отодвигались от костра и рука держала блокнот.
— Когда это я проснулся? — спросил он.
Ему никто не ответил. Он присмотрелся — все спало вокруг костра.
День плыл медленно, не спеша, и по краскам никак нельзя было определить времени. Кругом, насколько хватал глаз, были разбросаны стада и кучами сидели люди.
— Вот чорт, проспал, а! — вслух подумал Адорин. — Тут потеряешься к чортовой матери…
Ему было страшно одному, но куда итти, он не знал. Им овладело чувство неограниченной свободы действий, чувство безответственности. Он поднялся, чтобы подойти к ближайшей кучке туркмен, но вдруг ему стало стыдно своего незнания языка, новых желтых краг и серой, в темных крапинках кепки. Он огляделся еще и, увидев, что к нему идут люди, сел и, взяв блокнот из походной сумки, стал механически набрасывать впечатления ночи.
Люди двигались очень долго, и он заполнил две или три страницы, прежде чем услышал шаги за спиной.
— Честное слово, это он! — послышался голос. — Ну да, он! Вот уж судьба!..
Он не оглядывался, работал карандашом, слушал, уже зная, что это идут те две его женщины, с которыми он встретился на рассвете.
Иловайская, подойдя, сказала:
— Ах, м-и-и-лый, ему скучно. Посмотри, пожалуйста, Женька, он пишет. Нашел время!
— Бросьте вы писать, идите на совещание, — сказала студентка.
— Где именно?
Она ему показала, куда итти.
— Идите и не оглядывайтесь, — крикнула вслед Елена. — Подождите, подождите — вы никого тут не видели?.. Нам надо кое-что сделать и чтобы никто не видел. Никого?
— Да не кричи, тише, — сквозь смех, смущаясь, ответила ей Осипова, и Адорин еще долго слушал, как они фыркали и смеялись у его костра. Мысли отсутствовали, пока он слышал голоса женщин за собой, и возникали, как только позади все смолкало.
«Все-таки это хорошо, когда на войне женщины», — подумал он.
Сидя на корточках перед крохотными кострами из саксаульных веток, такими незаметными, что они не давали даже дыма, туркмены кипятили в медных кувшинчиках чай. Женщины, растюковав ослов и верблюдов, толкли зерно в деревянных чашках. Тонущий в воздухе дым множества мелких огней делал воздух густо накуренным, как в закрытой комнате.
Адорин прошел мимо старика, который во сне жевал кусок хлеба, и от храпа крошки вываливались у него изо рта. Тогда он пригляделся к другим спавшим, людям — большинство лежало с раздутыми от непережеванной пищи щеками, как застал их сон.
Обогнув несколько сидящих на корточках толп, Адорин увидел большой костер манасеинского штаба.
Где-то в стороне заорали ослы, и все вскочило от их страшного рева. Залаяли собаки; женщины, подхватив свои ступки, с визгом бросились врассыпную. Несколько конных помчались к ослам, палками заставили ослов замолчать, и, когда все успокоились, Адорин заметил, что люди продолжают дрожать. Несколько семейств подняли свои стада и, не сдерживая страха, погнали их на холмы Чили под общий шум и ругательства.
У большого манасеинского костра Адорин заметил только Хилкова, подсчитывавшего какие-то цифры и читавшего карту Максимова. Нефес, крутя четки, беседовал со старостами.
— Где Манасеин? — спросил Адорин.
Незнакомый туркмен коснулся его плеча и показал в сторону.
Манасеин с секретарем комсомольской ячейки, Куллуком Ходжаевым, ходил невдалеке взад и вперед, оживленно жестикулируя.
Адорин подошел к ним.
Манасеин спросил его:
— Ну что, где же ваш фельдшер, наконец?
— Не знаю.
— Как не знаете? Впрочем, дело ваше — вот я поручу вам доставить сейчас человек сорок больных, да. Как вы их доставите? Где потеряли фельдшера?
— Знать не знаю, — ответил Адорин, — я же был вами послан к Максимову — звать его сюда.
— Когда это было… — желчно перебил его Максимов, отмахиваясь.
— Готово! — крикнул Хилков от костра. — Можем начать.
— Пошли, — сказал Манасеин.
По пути к костру его остановила женщина. Она несла ему большую миску с чаем.
— Выпей, Делибай, — сказала она, — у нас большой казан.
С миской в руках Манасеин сел на поставленный стоймя чемодан, и Хилков скрипучим голосом начал читать свою сводку о примерных потерях.
По опросам выяснилось, что моорцы потеряли до семнадцати тысяч овец. Картина движения воды от прорыва до пункта теперешней стоянки была такова: выйдя из Моора, поток шириной до ста метров устремился в низины Унгузского староречья и, разлившись здесь до полутора километров, прошел по такырам и шорам до остатков тополевой рощицы у колодца Каргалы. Здесь барханная гряда, шириною километра в четыре, преградила ему путь, и он разделился надвое. Левый рукав его, обогнув крайние холмы неожиданной песчаной плотины, те самые, где утром Куллук с Максимовым вытащили человека с волком, круто повернул к югу и, преодолевая волнистость местности, сейчас угрожал колодцам вдоль старой караванной дороги, километрах в семи отсюда. Правый рукав, упираясь в сплошную возвышенность, разлился в озеро шириною больше километра. Оно прибывает с каждым часом. Чабаны уверяют, что к вечеру пески не выдержат и озеро вырвется либо целиком на чистый запад, либо веером отдельных ручьев на северо-запад и север. Вода в Аму-Дарье продолжает прибывать, так что поток наполняется ежечасно.