Собрание сочинений. Том 4

Малиновский Александр Станиславович

Для меня было дико, когда начали палить по бутылкам. Видно стало окончательно, что за охотнички собрались. Тут-то я и пожалел, что согласился на поездку.

Влет ни в одну бутылку из них никто не попал. Привязались ко мне, что есть сил. Суют ружья. Сходил в вагончик за тулкой своей. Нельзя, думаю, опростоволоситься. Буду стрелять навскидку, как в чирков.

Ну, сшиб я подкинутые вверх одну за другой две поллитровки. Всеобщее ликование. Пошли в тепло пить за моё здоровье. Как ребятишки. Вырвались на волю…

На следующий

день кто на снегоходах, кто с загонщиками на санях двинули в дальний березняк. Развели по номерам.

Слева от меня, метрах в двадцати, совсем молоденький, но шустрый сынишка егеря, справа – Владимир. Меня поставили меж ними явно в надежде, что, если зверь выйдет здесь, я-то уж не подведу.

Начали гнать. Я снял предохранитель. Шум, гам, треск веток – загонщики приближались. Смотрю внимательно на открывающуюся передо мной небольшую прогалину.

– Андрей Павлович, вы здесь? – послышался голос Владимира.

– А где же я должен быть? – отвечаю приглушенно.

– Что-то ничего нет.

– Жди, – отозвался. Чувствую, волнуется охотничек.

Загонщики, забирая левее, пошли мимо нас. Скоро их голоса стали еле слышны. Правая моя рука без перчатки замерзла. Я сунул её в карман куртки, оставив ружье в левой. Это заняло у меня доли минуты.

Только я это проделал, как хрустнула ветка. Мгновенно поднял лицо. Взрослая, прогонистая, удивительно грациозная самка легко, как при замедленной съемке, вальяжно в плавном прыжке появилась на самом краю поляны. Косуля от меня была метрах в пятнадцати. Даже не верилось. Она двигалась слева направо. Недоуменно, повернув голову, приостановилась и взглянула на меня. Я увидел её взгляд: доверчивый и невинный.

Не знаю, как все произошло. Охотничий инстинкт сработал: я прицелился чуть правее лопатки и нажал спусковой крючок. Как я потом благодарил судьбу! Моё ружье дало осечку. О втором выстреле я и не подумал.

Услышав щелчок, косуля так же, как и до того, словно это было домашнее существо, безбоязненно плавно скользнуло вправо.

Я опомнился от азарта и радостно смотрел на лесное чудо.

И тут прогремели один за другим два выстрела. Стрелял Владимир. Косуля рухнула на снег. Из разорванного горла била кровь. Голова её оказалась в красном снегу.

Я стоял, не двигаясь.

И к Владимиру пошёл не сразу. Дождался, когда у меня перестанут идти слезы.

Что-то уж очень долго стрелок не выходил к своей добыче. Когда я подошёл, он стоял, обняв обеими руками березу. Его сильно рвало. Ружье, ткнувшись дулом в рыхлый снег, лежало поодаль.

Я не успел с ним заговорить. На выстрел явились с большими санками помощники. Косулю погрузили. Повезли её, волоча головой по дороге к нашему стану. Кровавая дорожка на белом снегу вначале резала глаза, потом пропала.

Владимир, не заходя в будку егеря, не поужинав, отправился один в село. Оттуда с оказией уехал домой.

Я потом узнал: охоту он забросил. Ружье продал.

– А вы, Андрей Павлович? – не удержался я.

– Что я? Отвез своё с дачи в городскую квартиру, закрыл в металлический ящик, как это положено по условиям хранения, и… все. – Он махнул рукой.

– Завязал – так завязал, чего жалеть-то? Я вот ни разу не стрелял ни в кого, – сказал Геннадий. И замолчал.

Нарушил тишину все тот же Андрей Павлович. Задумчиво обхватив обеими руками алюминиевую кружку с чаем, произнёс:

– У моего рассказа есть продолжение: после того случая я не мог забыть косулю. И тот красный снег на поляне… По ночам она мне начала сниться, сердешная. Взгляд её не мог забыть. Будто в кого из близких стрелял. Один раз проснулся в поту весь. Приснилось, что в себя ружье наставил. Будто не в неё стрелял: в себя. Мы в себя стреляем, понимаете? И косуля, и я, и вы – часть одной природы. Мы все имеем право на жизнь.

Геннадий внимательно, как школьник, смотрел на говорившего.

Опередил Геннадия все больше молчавший Василий:

– Ну ты, брат, даешь! Придумал. Надо же: «в себя стреляем»! Философия! Для писателя, – он мотнул чубатой головой в мою сторону, – что ли, стараешься? Сочиняешь! Если так начнет думать каждый, что будет? С голоду помрем!

– Да ну вас, я доверился, а вы… – Андрей Павлович встал, глухо обронил: – Дровишек пойду посмотрю…

И он пошёл к реке. Там замер у воды. Его высокая сутулая фигура показалась похожей мне на большое дерево с сухой вершиной, которое стоит в затоне, недалеко от моего дачного домика. Это дерево одно на всю округу подпирает гнездо чуткой серой цапли. Я часто в бинокль наблюдаю, что и как там.

– Как начнет русский человек философствовать, – произнёс Василий, так хоть помирай… – А надо жить! – Он посмотрел сразу на всех, заранее уверенный в правоте своих слов, в нашей поддержке, – верно ведь?

Мы молчали.

2007 г.

Случай в супермаркете

Алексей Марковников проснулся рано. Был будний день, а у него – выходной. Он давно мечтал о таком графике работы, ещё до перестройки, когда был молодым инженером. Теперь он уже не молодой, но тогда…

* * *

Морковников долго не знал, для чего живет. В чем смысл жизни? Удивлялся, как могут многие жить, не думая о самом главном. И однажды, усиленно размышляя, решил: раз при рождении, кроме даты, имени и фамилии не вписывают в документы, для чего родился, значит надо решить самому этот вопрос. Надо ставить себе цели. И выполнять одну за другой! Потом это все суммируется, вот и получится смысл жизни. А искать всю жизнь смысл жизни и считать это смыслом и быть от этого счастливым? Извините, это… этому не найдешь и точного названия.