Собрание сочинений. Том 5
Шрифт:
Движение за мир в США уже имеет своих героев. Имена Говарда Фаста — талантливого писателя и мужественного общественного деятеля, певца Поля Робсона, епископа Моултона, историка Дюбуа, доктора Клементины Паолоне — председательницы «Женского комитета защиты мира», организации, чрезвычайно много сделавшей для популяризации Стокгольмского Воззвания, известны сейчас уже далеко за пределами Америки.
И, наконец, американцам сейчас стало уже безусловно ясно, что не Советский Союз хочет войны и ищет, как бы поскорее развязать ее, а США, руководимые своими недальновидными политиками.
Американскому
1949–1951
Молодая Германия
После 2 мая 1945 года мне пришлось несколько раз подолгу бывать в Берлине. Я накопил много впечатлений о послевоенной Германии и познакомился со многими ее людьми. Узнав, что весной 1950 года в демократическом секторе Берлина будет созван Общегерманский слет демократической молодежи, я принял предложение «Литературной газеты» поехать на этот слет в качестве ее корреспондента.
И вот в середине дня 27 мая 1950 года самолет из Москвы опустился на аэродроме Шёнефельд, близ Берлина. Конгресс молодых борцов за мир, предшествующий слету, уже начался в тот день с утра.
Что это был за конгресс и какое отношение он имел к слету?
На Общегерманский слет демократической молодежи, проходивший под лозунгами: «Любить родину!», «Добиться запрета атомной бомбы!», «Завоевать мир!», со всей Германии съехалось семьсот тысяч юношей, девушек и ребят школьного и пионерского возраста. Все приезжие не могли, конечно, принять участие в деловом заседании конгресса. Вот почему 27 мая только десять тысяч делегатов немецкой молодежи собрались поговорить о мире, принять манифест о поддержке борьбы за мир и текст послания к французской молодежи.
В это же самое время тысячи других молодых немецких демократов — юношей и девушек — заполнили многочисленные парки и клубы Восточного Берлина. Саксонские, баварские, тюрингские и рейнские песни, песни всех земель Германии звучали в тот день в Берлине.
Машина мчала меня с аэродрома в город. Я внимательно рассматривал кварталы предместий Берлина, знакомые мне не первый день. Здесь живут средние служащие, ремесленники, мелкие торговцы, рабочие. Кварталы эти уцелели во время войны только потому, что вблизи них находились заводы, принадлежащие американцам.
Насколько я помню, здесь никогда не было особенно весело. Жители предместий встают рано, ложатся тоже рано, театров и кинотеатров поблизости нет; несколько дешевых пивных заменяют все культурные учреждения.
А в день слета молодежи улицы предместий были необычайно людны и веселы Всюду полным-полно голубых блуз Союза свободной немецкой молодежи. Ярко пестрели национальные костюмы, цветы и знамена. Местные жители — и не только молодые — на каждом углу оживленно беседовали с «голубоблузниками». Подъезды многих домов украшены березками: день открытия слета совпал с церковным праздником троицы. Учреждения не работают, магазины закрыты. Весь Берлин покинул свои дома, весь Берлин на улицах!
Я видел праздничный город и в то же время не доверял своему зрению — неужели в самом деле праздничный?
Пять лет назад Берлин казался могилой. Еще три года назад я был поражен тем, что увидел. Город жил как бы отдельными участками. Помню, остановились мы тогда в гостинице «Интурист» на Краузенштрассе, в самом центре города, и по ночам задыхались от зловония, стоявшего над безгласными улицами. Гостиница эта была единственным восстановленным зданием на всей Краузенштрассе. По ночам по ней стаями бродили крысы, а в глубине темных развалин кричали совы.
Нет, нельзя забыть первое впечатление от Берлина 1947 года! Грязный, полуразрушенный, пустынный Силезский вокзал. От вокзала к городу вело несколько уродливых улиц. Вдруг они исчезали, будто проваливались неизвестно куда, и вокруг нас вставали развалины.
Дома лежали раздробленными на куски, висели на стальной арматуре. Улицы то поднимались на разрушенные особняки и шли на уровне бывших вторых этажей, то проваливались глубоко вниз, превращаясь в траншеи с земляными бортами выше первых этажей. Километр развалин, два километра развалин, три километра развалин…
Редкие прохожие, обязательно с рюкзаками за плечами, двигались медленно, сонно, чаще всего посередине улиц: итти по тротуарам было опасно.
Театральные афиши за отсутствием целых стен были наклеены на штабели кирпичей, обрамлявших улицы подобно перилам.
По некоторым улицам полз трамвай. Кое-где стояли немолодые полицейские в белых нарукавниках.
Казалось, мы проезжаем по городу, восстановить который немыслимо, жить и работать в котором практически невозможно.
Спустя год Берлин уже не казался мертвым городом. Он оживал на глазах. Терпеливые руки горожан укладывали битый кирпич домов в очень аккуратные и красивые штабели.
На бывших цветниках перед бывшим королевским дворцом зеленела капуста. Деловито тарахтела подземная железная дорога. В домах появились свет и вода. И в парках, которых очень много в Большом Берлине, стали по воскресеньям появляться толпы отдыхающих.
В демократическом секторе Берлина открывались магазины, в многочисленных общедоступных пивнушках уже торговали пивом. На перекрестках, стояли народные полицейские — девушки, чего никогда не было раньше. Уже можно было без труда купить в немецком переводе любой из советских романов и посмотреть в театрах советскую пьесу.
Куда мы прежде всего направились в том памятном 1947 году? К рейхстагу — месту заключительных боев Советской Армии за Берлин.
Центральная улица — Унтер-ден-Линден, что означает: «Под липами», — идет от площади Люстгартен, раскинувшейся перед старым дворцом прусских королей, до Бранденбургских ворот.
Унтер-ден-Линден — очень широкая улица и до войны, вероятно, красивая. В 1947 году судить об этом было трудно — на ней почти не осталось целых домов и, конечно, ни одной липы.
У самых Бранденбургских ворот, там, где до войны возвышались особняки посольств, громоздились вороха мусора. За Бранденбургскими воротами — источенное осколками снарядов и бомб, закопченное и еще пахнущее дымом, как бы еще горячее от боя здание рейхстага.