Собрание сочинений. Том 5
Шрифт:
В данное время г-н Ганземан не может предпринять никаких работ, так как не может получить для этого никаких денег. Он сможет лишь тогда получить деньги, когда будет восстановлено доверие. Но когда будет восстановлено доверие, рабочие, по его собственным словам, найдут работу, и тогда правительству не придется предоставлять занятия безработным.
В этом отнюдь не порочном, а бюргерски-добродетельном кругу вертятся мероприятия г-на Ганземана по уничтожению нужды. Теперь же г-н Ганземан не может предложить рабочим ничего, кроме сентябрьских законов и Кавеньяка в миниатюре. В самом деле, это — министерство дела!
Вопроса о признании революции в программе
какой мере г-н Ганземан спас почву законности на благо соседних с нами публицистов. Г-н Ганземан признал за революцией лишь то, что она, по существу, вовсе не была революцией.
Едва г-н Ганземан кончил, как поднялся министр-президент Ауэрсвальд — ему ведь тоже полагалось что-то сказать. Он вынул исписанную бумажку и прочитал приблизительно следующее, только не в стихотворной форме:
Сегодня, судари, средь вас
Я счастлив пребывать
И этот незабвенный час
Век буду вспоминать.
От вас я слышу в этот миг
Сочувствующий вой;
Бессилен описать язык
Восторг безмерный мой
[117]
.
Заметим, что мы истолковали здесь довольно невразумительную записку г-на министра-президента в самом благоприятном для него смысле.
Не успел г-н Ауэрсвальд кончить, как снова выскакивает наш Ганземан, чтобы постановкой вопроса о доверии показать, что он остался прежним. Он требует, чтобы проект адреса{48} был передан в комиссию, и говорит:
«Прием, который это предложение встретит в Собрании, даст представление о большем или меньшем доверии, с которым высокое Собрание относится к новому министерству».
Однако это было уже слишком. Депутат Вейксель — несомненно, один из читателей «Neue Rheinische Zeitung» — с возмущением вскакивает на трибуну и заявляет решительный протест против этого неизменного метода постановки вопроса о доверии. До сих пор все шло хорошо. Но раз уж немец взял слово, он не скоро с ним расстанется, и вот г-н Вейксель углубился в пространное рассуждение о всякой всячине — о революции, о 1807 и 1815 гг., о горячем сердце, бьющемся под простой курткой, и о разных других предметах. И все это потому, что «ему необходимо высказаться». Ужасный шум и несколько возгласов «браво» со стороны левых заставили этого достойного человека сойти с трибуны.
Г-н Ганземан стал уверять Собрание, что министерство совершенно не намерено легкомысленно ставить вопрос о доверии. К тому же на сей раз это не полный, а только частичный вопрос о доверии, так что нет надобности и говорить об этом.
Тогда разгораются такие дебаты, какие бывают редко. Все говорят одновременно, перескакивая с пятого на десятое. Говорят о доверии, о порядке дня, о регламенте, о польской национальности, о том, чтобы отложить обсуждение, и все это происходит вперемежку с криками «браво» и шумом. Наконец, г-н Парризиус замечает, что г-н Ганземан внес предложение от имени министерства, тогда как министерство как таковое не имеет права вносить какие-либо предложения, а может только делать сообщения.
Г-н Ганземан отвечает: он оговорился, предложение, в
Величественный вопрос о доверии сводится, следовательно, всего-навсего к «пожеланию» господ министров!
Г-н Парризиус вскакивает на трибуну с левой стороны, г-н Риц — с правой. На трибуне они сталкиваются. Схватка становится неизбежной — ни один из героев не желает уступить; тогда председатель г-н Эссер берет слово, и оба героя возвращаются на свои места.
Г-н Захарие вносит от своего имени предложение министерства и требует продолжения дебатов.
Г-н Захарие, услужливый пособник как этого, так и прежнего министерства, который и во время прений по предложению Берендса выступил в надлежащий момент с поправкой и явился, таким образом, ангелом-спасителем, не находит ничего больше сказать для мотивировки своего предложения. Того, что сказано г-ном министром финансов, совершенно достаточно.
Развертываются продолжительные прения с неизбежными поправками, перерывами, шумом, криками и крючкотворством по поводу регламента. Нет надобности водить наших читателей по этому лабиринту, — достаточно раскрыть перед ними несколько наиболее привлекательных выходов из этого хаоса.
1) Депутат Вальдек поучает нас: адрес не может быть возвращен в комиссию, потому что комиссии больше не существует.
2) Депутат Хюффер объясняет: адрес является ответом не короне, а министрам. Министры, составившие тронную речь, больше не существуют. Как же мы можем отвечать тому, кто больше не существует?
3) Депутат Д'Эстер в форме поправки делает отсюда следующий вывод: Собрание считает нужным отказаться от адреса.
4) Эта поправка следующим образом отводится председателем Эссером: «Это заявление представляется новым предложением, а не поправкой».
Таков скелет прений. Но этот тощий скелет обрастает массой рыхлого мяса в виде речей гг. министров Родбертуса и Кюльветтера, гг. депутатов Захарие, Рейхеншпергера II и др.
Положение в высшей степени странное. Как говорит сам г-н Родбертус, «неслыханно в истории парламентов, чтобы министерство уходило в отставку в тот момент, когда обсуждается проект адреса и по этому поводу открываются прения!». Пруссии вообще посчастливилось в том отношении, что в первые шесть недель ее парламентской жизни почти только и совершались вещи, «неслыханные в истории парламентов».
Г-н Ганземан в таком же затруднении, как и палата. Адрес, несомненный ответ на тронную речь Кампгаузена — Ганземана, на деле должен превратиться в ответ на программу Ганземана — Ауэрсвальда. Угодливая по отношению к Кампгаузену комиссия должна поэтому проявить такую же угодливость и по отношению к г-ну Ганземану. Затруднение лишь в том, чтобы растолковать людям это «неслыханное в истории парламентов» требование. Для этого прибегают к всевозможным средствам. Родбертус — эта эолова арфа левого центра — наигрывает свои нежнейшие мелодии. Кюльветтер стремится умиротворить всех; ведь возможно-де, что при новом рассмотрении проекта адреса «придут к заключению, что и в настоящий момент нет основания вносить никаких изменений (!), но, чтобы прийти к такому заключению»(!!), необходимо снова вернуть проект в комиссию! Наконец, г-н Ганземан, которому, как всегда, надоедают эти длинные прения, разрубает узел, сказав прямо, почему проект должен быть возвращен в комиссию: он не желает, чтобы новые изменения проскользнули с черного хода в качестве министерских поправок, — они должны явиться в зал с парадного хода, через широко раскрытые двери в виде предложений комиссии.