Собрание сочинений. Том 6, Павленко Петр Андреевич

Собрание сочинений. Том 6

на обложку

Павленко Петр Андреевич

Шрифт:

Стройное женское тело, изогнутое, как ятаган, мелькнув в воздухе, пронзило реку.

Высокие, стройные, нервно вздрагивающие тополя, напоминали бойцов, готовых броситься в схватку. Каждая ветвь их, каждый мускул их ветви трепетал и жил в богатырском теле.

Багрянец заката лег на головы мраморных статуй, и кажется, лица статуй побагровели от опьянения.

Гора, синяя и тучная, как облако, чреватое дождем.

Дом

был как бы ископаемым скелетом жизни, продолжавшейся несколько столетий.

Как взбесившиеся звери, бежали по небу тучи. Громада неба то и дело рушилась на дома и сад, деревья трещали и выли. Они сгорбились, наклонились и, прижав ветви к стволам, трясли верхушками.

Всю ночь ветер стучался в дом, обходя его со всех углов.

— Где же у вас концы справедливости?

Его мозг напоминал развалины города. Одни улицы разрушены, и движение по ним невозможно, другие целы, но изолированы от соседних кварталов и представляют ловушку, а третьи стоят, точно ничего не произошло.

Пустынная площадь, убеленная луной, походила на песчаную отмель у моря.

Дубы в рыжих грязных лохмотьях.

«Есть дни, когда попадешь на какую-нибудь мысль, которая стелется прямо, как большая дорога, и другие дни, когда блуждаешь по проселкам».

— Тьма черна не потому, что она черного цвета, а потому, что в ней нет света.

Сад еще полугол, неодет, точно в легком просвечивающем белье, сквозь которое видны контуры его стволов и крон.

Горячо шумящие хлеба.

Сгнивший, серо-голубой от времени балкон.

За сутки сердце делает сто тысяч ударов, за год — сорок миллионов ударов, за пятьдесят лет — ты понимаешь, сколько?

В минуту сердце перекачивает семь литров крови, в час — четыреста литров, в сутки — десять тысяч литров.

— Считали, что каждый новый день раньше всего начинается в «Стране восходящего солнца», ан нет, — у нас. Каждые новые сутки и, следовательно, даже новый год начинается в СССР, у берегов Берингова пролива, часа, брат, на два раньше, чем в Японии.

Французские молодые крестьяне сообща разрабатывали один огород, чтобы на вырученные деньги послать делегата на конгресс. Показать, как он беден, как ему трудно с деньгами.

Жесткая сырость росы.

Мягкая морская мгла.

— Весь как будто сыт, бабушка, а глаза голодные.

Тени, как черные птицы, прыгали по усыпанным ярко-желтым песком дорожкам сада.

Мое

единственное профессиональное оружие — любопытство.

Личное никогда не остается только личным, а всегда переходит в общественное. Даже ненависть не остается личной, даже любовь.

Воздух был так звонок, так певуч, что его можно было слушать, как звук.

Понатуристей.

Смутно зарозовело на востоке.

Открой окно. Впусти утро — свежесть, соловьиный вскрик, запах сирени, бормотанье сонного пса, дымок соседской печи и отдаленный, почти не угадываемый слухом гудок на станции в десяти километрах — зов первого рабочего поезда.

Хороши чужие города с их шумной, но для меня покойной, как на экране, куда не вскочишь, жизнью.

Все торопится, суетится, а ты один спокоен, тебя ничто не тревожит, ты в потоке, но не принадлежишь ему, ты сам по себе, как пловец: хочешь — отдашься течению, хочешь — выгребешь против него. Тебе все равно, ты не вода этих мест.

Можно ли пересказать песню? Нет.

Песня то, что не пересказывается, а только поется.

Ее и смысл-то в том, что она не может быть не чем иным, кроме самой себя.

П. П. Кончаловский за мольбертом

1. — Каждый раз нужно начинать снова.

2. — Выгоняю все чужое.

3. — Сейчас побрею вас и начну легкость наводить.

4. — Вот это рисуночек.

— Нравится своя работа?

— Нет, нос у вас хорош, длинный, серьезный. Я — о нем.

5. — Как влез в правый глаз, так два дня вылезти не могу.

6. — Я на ее руке четыре сеанса сидел.