Собрание сочинений. Том 6
Шрифт:
Мы поехали в штаб руководства занять первую очередь на телеграфе, и скоро корреспонденции о красивом десанте уже были отправлены.
А за ужином в штабной столовой, часа через три после «отбоя», когда шли веселые разговоры о том, будет ли дан банкет иностранным гостям и где и кого на него могут пригласить, распространилась удивительная новость, испортившая весь так хорошо прошедший день.
Рассказал ее молодой командир инженерных войск, только что приехавший с «поля сражения» и видевший все, как он утверждал, — «абсолютно
Вот что, оказывается, произошло.
Командир «синей» понтонной роты, стоявшей километрах в двадцати за местом приземления десанта, заметил на небе облако из парашютов. Час отбоя был недалек, но комроты все же принял кое-какие меры для обороны моста.
Климент Ефремович Ворошилов проезжал как раз мимо этой роты и заинтересовался такой поздней подготовкой ее к сражению.
— Ожидаю «противника», товарищ народный комиссар, — доложил командир. — Приготовился к бою.
— Отлично. А как думаете встретить «противника»?
Командир изложил свой план.
— Только одно недоразумение у меня: посредник ушел, — добавил он. — Судить будет некому.
— Судить некому? — Климент Ефремович вышел из машины. — Делайте-ка свое дело, а посредником у вас буду я.
Парашютисты с песнями приближались к реке.
В сущности маневры были фактически закончены.
Разведка не высылалась.
Беспечно катили «победители» по темной вечереющей дороге, между густых кустарников.
— А ну, дай им жизни! — сказал Ворошилов командиру роты. — Дураков учить надо.
И завязалось дело.
Когда десант был отброшен с большими потерями и командир парашютистов возбужденно доказывал, что это плохие шутки — ни с того ни с сего играть в войну, за час до отбоя, командир роты будто бы сказал своему «сопернику»:
— Игрушки или нет, это вы спросите, пожалуйста, у моего посредника. Вот он, пожалуйста!
И командир десанта, вот уже минут десять как «убитый» огнем понтонной роты, теперь действительно уж ни живой ни мертвый, подошел к товарищу Ворошилову.
Мы легко представляли себе, что потом произошло.
А через день на разборе маневров, я видел этого счастливого командира роты, укравшего у нас «гвоздь дня», и от него самого узнал, что все это так и было.
1941
Великие дни
В нашем народе всегда была велика ненависть к фашизму. Выросший в боях за свою гражданскую свободу, навсегда завоевавший себе право на творческий труд, наш народ органически, нутром не переносит духовной кабалы, которая составляет суть фашизма.
Ненависть эту ничто не может погасить.
За свою героическую жизнь советский человек привык с большой осторожностью относиться к любым маневрам своих врагов. Враг сбросил маску — и давняя, непримиримая, неисчерпаемая ненависть, воистину священная ненависть к врагу охватила советского человека.
Дни эти он никогда не забудет.
Все, чем жил он, все, что любил и берег он для себя и своих потомков, оказалось под угрозой наглого бандитского нападения.
В «новости» этой не было ничего неожиданного. Даже наши школьники и те отлично понимали, что рано или поздно фашизм встанет на нашем пути и что наша историческая судьба — пройти по дымящимся развалинам режима изуверов и мракобесов.
День этот наступил.
Он начался как все до него. В двенадцать часов пятнадцать минут дня говорил Молотов.
И вся, как один, поднялась столица.
Просто и дружно ответила она на призыв правительства величайшей организованностью.
Немногочисленные группы людей, создавших очереди у ларьков, переполненных продуктами, дали пищу для злых и остроумных шуток улицы.
Каких только слов не наслушались эти, — с позволения сказать, — граждане!
И самое приятное, что даже вежливые милиционеры не останавливали «златоустов», когда они прибегали к самой резкой аргументации!
Был организованно тих город и ночью.
Слившись с землею, жил он напряженной волевой жизнью.
К сборным пунктам стекались защитники родины. Их провожали отцы, матери, сестры, жены. Нескончаемы были разговоры о труде, о героически напряженном труде на оборону родины.
— Выжми из себя все, отец! — говорил сын отцу.
— Будет! — кратко отвечал отец, слесарь одного из московских заводов.
Народ встал, как один, на эту священную отечественную войну. Он хочет вести ее. Он знает, что она справедлива. Он верит в свою победу.
23 июня — второй день войны. И дисциплина, организованность еще строже. Люди как-то раскрылись, стали государственнее, сосредоточеннее, оживленнее.
Теперь у всех одно дело — война. У всех одна цель — победа.
Она начинается от своего станка, от своей метлы, от своей сенокосилки.
Быть трижды сильнее, чем был!..
Ни часу отдыха! Ни часу безделья!..
Рабочий трамвайного парка товарищ Гладышев, пришедший проводить сына на мобилизационный пункт, горячо рассказывает молодым защитникам родины, как он лично понимает фашизм.
— Есть пчелы, — говорит он, — и есть саранча.
Пчела по капельке, по пылинке на свое производство собирает!.. Вот мы — пчелы и есть. А фашизм, ребята, это саранча. Абсолютно саранча. Ни любимого цветка не имеет, ни построить себе ничего не может. Одно занятие — жрать. Сожрал хлеб, давай сады, сады кончил — садись на цветы… Пчела саранче не товарищ! Верно?
И молодежь, смеясь, с жаром поддерживает пожилого оратора.
— Правильно, что саранча! Поголовно уничтожать! К нулю! — продолжает товарищ Гладышев. — Тут арифметика в высшей степени простая! К нулю!