Собрание сочинений. Том 9
Шрифт:
Я не рассуждаю таким образом: если установлено, что г-н Хенце сделал то-то и то-то, то это было бы убедительным подтверждением деятельности г-на Виллиха; ибо если друг Хенце и мог таковое исполнить, то все же голова, а не рука создает идею. Такого сорта диалектику я предоставляю благородному сознанию.
Но вернемся к подлинной теме г-на Виллиха:
«Для того, чтобы полностью оценить эту» (принятую Марксом) «тактику, вот еще несколько образцов».
Во время пассивного сопротивления в Гессене, набора ландвера в Пруссии и показного конфликта между Пруссией и Австрией [400] благородное сознание как раз готовилось поднять военный бунт в Германии, а именно: путем посылки «некоторым лицам в Пруссии краткого проекта образования комитетов ландвера» и путем готовности, г-на Виллиха «самому отправиться в Пруссию».
«Именно г-н Маркс, узнав об этом от одного из своих людей, сообщил другим лицам о моем намерении уехать и впоследствии хвалился тем, что мистифицировал меня подложными
400
Имеется в виду конфликт между Пруссией и Австрией, возникший осенью 1850 г. на почве их борьбы за гегемонию в Германии. Поводом для конфликта послужили революционные выступления в Гессене. Пруссия и Австрия оспаривали друг у друга право вмешательства во внутренние дела Гессена с целью подавления волнений. В ответ на вступление австрийских войск в Гессен прусское правительство объявило мобилизацию и послало в свою очередь войска в Гессен. Однако под давлением царя Николая I Пруссия уступила Австрии, не оказав серьезного сопротивления.
Indeed! {В самом деле! Ред.} Беккер прислал мне с забавными комментариями сумасбродные письма Виллиха, которые Беккер публично предал гласности в Кёльне. Я не был настолько жесток, чтобы лишить своих друзей удовольствия прочитать эти письма. Шрамм и Пипер забавлялись тем, что мистифицировали г-на Виллиха ответами, но не «из Германии», а через посредство лондонской городской почты. Наш благородный муж поостережется показать почтовые штемпеля. Он утверждает, что «получил одно письмо, написанное поддельным почерком, и признал его фальшивым». Этого не может быть. Все эти письма были написаны одной и той же рукой. Г-н Виллих, «хвалясь» тем, что он открыл несуществующий поддельный почерк и из всех писем, каждое из которых было столь же подлинным, как и все остальные, признал одно фальшивым, в то же время был чересчур благороден, чтобы признать мистификацией восхваление его собственной особы в азиатско-гиперболическом стиле, грубо комическое одобрение его навязчивых идей и романтическое преувеличение его собственных притязаний. Даже если поездка г-на Виллиха была задумана всерьез, то помешало ей не мое «сообщение третьим лицам», а сообщение, сделанное самому г-ну Виллиху. Дело в том, что последнее письмо, которое он получил, сорвало и без того прозрачный покров. Побуждаемый своим тщеславием, он и до сих пор признает разочаровавшее его письмо фальшивым, а дурачившие его письма — подлинными. Не воображает ли благородное сознание, что так как оно добродетельно, то на свете могут еще, пожалуй, существовать sect and cakes {любовь и чревоугодие. Ред.}, но не должно быть юмора? Со стороны нашего благородного рыцаря было неблагородно не дать публике насладиться чтением этих писем.
«Что касается упоминаемой Марксом переписки с Беккером то все сказанное насчет этого ложь».
Что касается этой фальсифицированной переписки, намерения г-на Виллиха отправиться собственной персоной в Пруссию и моего сообщения об этом третьим лицам, то я счел целесообразным послать экземпляр «Criminal-Zeitung» бывшему лейтенанту Штеффену. Штеффен был со стороны защиты свидетелем Беккера, передавшего ему на хранение все свои бумаги. Полиция заставила Штеффена уехать из Кёльна, и он живет теперь в Честере, занимаясь там преподаванием, так как принадлежит к неблагородной породе людей, вынужденных даже в эмиграции зарабатывать себе на жизнь. Благородное сознание, в соответствии со своим эфирным существом, живет не на капитал, которого оно не имеет, и не за счет работы, ибо оно не работает, оно живет манной общественного мнения, живет за счет уважения других людей. Поэтому оно и сражается за него, как за свой единственный капитал. Штеффен пишет мне:
«Честер, 22 ноября 1853 г.
Виллих очень зол, что Вы привели отрывки из одного письма Беккера. Он называет письмо, а следовательно, и приведенные из него места вымышленными. Этому вздорному утверждению я противопоставляю факты, чтобы документально подтвердить мнение Беккера о Виллихе. Однажды вечером Беккер, смеясь от души, передал мне два письма и предложил мне прочесть их, когда я буду в дурном настроении; он сказал, что содержание их должно меня тем более позабавить, что я благодаря своему прежнему положению могу судить о них с военной точки зрения. Действительно, перечитывая эти письма, написанные Августом Виллихом Беккеру, я нашел весьма комичные и курьезные торжественные приказы (употребляя соответствующее королевско-прусское выражение), в которых великий фельдмаршал и социальный мессия отдавал из Англии распоряжение занять Кёльн, конфисковать частную собственность, установить искусно организованную военную диктатуру, ввести военно-социальный кодекс, запретить все газеты, кроме одной, которая должна была ежедневно публиковать распоряжения о надлежащем образе мыслей и действий, и множество других подробностей. Виллих был настолько милостив, что обещал, если в Кёльне и прусской Рейнской провинции будет выполнена эта часть работы, приехать лично, чтобы отделить овец от козлищ и судить живых и мертвых. Виллих утверждает, что его «краткий проект был бы легко осуществлен, если бы некоторые лица проявили инициативу», и «что он имел бы серьезнейшие последствия» (для кого?). Для расширения собственного кругозора я хотел бы, пожалуй, знать, какие глубокомысленные «офицеры ландвера» «заявили впоследствии» об этом г-ну Виллиху, а также. где находились во время сбора прусского ландвера эти господа, якобы верившие в «серьезнейшие последствия краткого проекта», в Англии или же в Пруссии, где дитя должно было быть произведено на свет. Со стороны Виллиха было очень мило, что он послал «некоторым» лицам сообщение о рождении младенца и дал его описание; но, кажется, ни одно из этих лиц так и не выразило охоты быть крестным отцом, кроме Беккера, «человека возвышенного ума и характера». Однажды Виллих прислал сюда одного адъютанта по имени…{63} Последний оказал мне честь, пригласив меня к себе, и был твердо убежден, что наверняка может единым взглядом лучше оценить всю ситуацию, чем кто-либо другой, кто изо дня в день непосредственно следит за фактами. Поэтому у него сложилось весьма невысокое мнение обо мне, когда я ему сообщил, что офицеры прусской армии отнюдь не сочтут за счастье
Виллих заявляет, что он абсолютно не верит, будто люди, наделенные «беккеровским возвышенным характером и духом», могли смеяться над его проектом. Он поэтому называет заявление об этом факте вздорной выдумкой. Если бы он читал отчеты о кёльнском процессе, — а основания для этого у него, конечно, были, — то он нашел бы, что Беккер так же как и я публично высказали о его проектах то суждение, которое содержится в опубликованном Вами письме. Если Виллиху желательно получить правильное изображение с военной точки зрения тогдашней обстановки, которую он рисовал себе по наитию фантазии, то я могу ему в этом быть полезным.
Должен с сожалением отметить, что из прежних товарищей Виллиха не одни только Вейдемейер и Техов отказываются платить потребную ему дань восхищения его военным гением и практическим пониманием дел.
В. Штеффен»
А теперь, в заключение — «образец тактики Маркса». Г-н Виллих приводит фантастическое описание одного происходившего в феврале 1851 г. банкета, устроенного Луи Бланом в виде контрдемонстрации против банкета Ледрю-Роллена, а также для противодействия влиянию Бланки. «Г-н Маркс, разумеется, не был приглашен».
Разумеется, нет. За два шиллинга каждый мог получить «приглашение», и Луи Блан несколько дней спустя весьма настойчиво спрашивал у Маркса, почему он не пришел.
«Вслед за тем» (за чем, за банкетом?) «в Германии среди рабочих была распространена листовка, где приводился непроизнесенный тост Бланки вместе с осмеивающим празднество введением, в котором Шаппер и Виллих были названы обманщиками народа».
«Непроизнесенный тост Бланки» [401] составляет существенную часть истории благородного сознания, которое, преисполненное веры в высший смысл своих слов, обычно решительно заявляет: «Я никогда не лгу!»
401
Имеется в виду тост, который находившийся в заключении Огюст Бланки прислал для «Банкета равных» — международного митинга, состоявшегося в Лондоне 24 февраля 1851 г. по случаю годовщины февральской революции 1848 года. Банкет был организован частью французской мелкобуржуазной эмиграции под руководством Луи Блана и вожаками бланкистского эмигрантского общества — Бартелеми, Аданом и др., совместно с фракцией Виллиха — Шаппера. С целью получения информации Маркс и Энгельс направили на банкет своих сторонников — К. Шрамма и В. Пипера, которые были изгнаны из зала и избиты сторонниками Виллиха и Шаппера. Текст тоста О. Бланки, намеренно скрытый организаторами банкета от его участников, был опубликован в ряде французских газет. Маркс и Энгельс перевели этот тост на немецкий и английский языки, снабдив его предисловием (см. настоящее издание, т. 7, стр. 569–570). Немецкий перевод был напечатан большим тиражом и распространялся в Германии и Англии.
Несколько дней спустя после банкета парижская газета «Patrie» напечатала текст тоста, который Бланки по просьбе устроителей торжества прислал из тюрьмы Бель-Иль. В нем Бланки в свойственной ему чеканной форме заклеймил всех членов временного правительства 1848 г. и, в особенности, отца банкета, г-на Луи Блана. «Patrie» с притворным удивлением спрашивала, почему этот тост не был оглашен на банкете. Луи Блан немедленно заявил в лондонском «Times», что Бланки — гнусный интриган и что подобного тоста комитету по организации празднования он никогда не присылал. Гг. Луи Блан, Ландольф, Бартелеми, Видиль, Шаппер и сам Виллих направили в «Patrie» от имени комитета по организации празднования заявление о том, что они никогда не получали указанного тоста. Но «Patrie», прежде чем опубликовать это заявление, обратилась к г-ну Антуану, зятю Бланки, передавшему ей для напечатания текст тоста. Под текстом заявления вышеназванных господ она напечатала ответ Антуана, в котором говорилось, что он действительно послал тост Бартелеми и получил от него уведомление о получении тоста. Г-н Бартелеми заявил «вслед за тем», что хотя он и получил тост, но, найдя его неподходящим, отложил его, не сообщив об этом комитету. К несчастью, однако, еще до этого один из подписавших заявление, экс-капитан Видиль, написал в «Patrie», что чувство воинской чести и стремление к истине вынуждают его сознаться, что как он, так и Луи Блан, Виллих и все прочие солгали, подписывая первое заявление комитета. Комитет состоял не из названных шести, а из тринадцати членов. Все они видели тост Бланки, все его обсуждали и после долгих дебатов большинством в семь голосов против шести решено было не оглашать его. Он, Видиль, был одним из шести членов, голосовавших за его оглашение.
Легко представить себе торжество «Patrie», когда она, после письма Видиля, получила заявление г-на Бартелеми. Она напечатала его со следующим «предисловием»:
«Мы часто задавали себе вопрос, — а на него ответить нелегко — что у демагогов развито сильнее: бахвальство или глупость? Полученное нами четвертое письмо из Лондона делает ответ для нас еще более затруднительным. Сколько же там этих несчастных созданий, до такой степени снедаемых жаждой писать и видеть свое имя напечатанным в реакционных газетах, что их не останавливает даже бесконечный позор и самоунижение! Какое им дело до насмешек и негодования публики, ведь «Journal des Debats», «Assemblee nationale», «Patrie» напечатают их стилистические упражнения. Для достижения такого счастья никакая цена не покажется слишком высокой этой космополитической демократии… Во имя литературного сострадания мы помещаем поэтому нижеследующее письмо гражданина Бартелеми, — оно является новым и, мы надеемся, последним доказательством подлинности отныне знаменитого тоста Бланки, существование которого они сначала все отрицали, а теперь готовы вцепиться друг другу в волосы из-за того, кто его удостоверит».