Собрание сочинений. Том 9

Энгельс Фридрих

Об истории с моей «храбростью» я не скажу ни слова. К своему удивлению, я обнаружил тогда в Бадене, что храбрость — это одно из самых обыденных качеств, не заслуживающих того, чтобы о нем распространяться, но что одна лишь простая храбрость стоит не больше, чем простая добрая воля, и поэтому довольно часто случается, что каждый в отдельности — герой и храбрец, а весь батальон в целом удирает, как один человек. Примером этого является поход виллиховского отряда в Карлсдорф, подробно изложенный в моем рассказе о кампании за имперскую конституцию [386] .

386

См. настоящее издание, т. 7, стр. 183–184.

Виллих утверждает, что в связи с этим он якобы прочел мне неотразимую моральную проповедь,

и именно в новогоднюю ночь 1850 года. Не имея обыкновения вести дневник с заметками о том, как я перехожу из одного года в другой, я не могу поручиться за эту дату. Во всяком случае Виллих никогда не произносил этой проповеди в таком виде, в каком он излагает ее в печати.

Виллих уверяет, что в Эмигрантском комитете [387] я вместе с некоторыми другими лицами будто бы вел себя «недостойно» по отношению к великому человеку. Shocking! {Ужасно! Ред.} Но где же были эти неотразимые моральные аргументы в тот момент, когда Виллих, эта гроза нечестивых, вдруг оказался бессильным против простого «недостойного поведения»? Едва ли требуется, чтобы я серьезно останавливался на подобных нелепостях.

387

В сентябре 1849 г. Маркс был избран в состав Комитета помощи немецким эмигрантам в Лондоне, образованного при местном Просветительном обществе немецких рабочих. Чтобы пресечь попытки мелкобуржуазных демократов-эмигрантов подчинить своему влиянию пролетарские элементы лондонской эмиграции, Комитет по предложению Маркса и других руководителей Союза коммунистов был преобразован в Социал-демократический эмигрантский комитет, в руководство которого входили Маркс и Энгельс. В середине сентября 1850 г. Маркс и Энгельс заявили о своем выходе из Эмигрантского комитета, большинство членов которого подпало под влияние фракции Виллиха — Шаппера.

На заседании Центрального комитета, где между Шраммом и Виллихом дело дошло до вызова на дуэль [388] , я будто бы совершил преступление, «покинув комнату» вместе с Шраммом незадолго до этой сцены и, следовательно, подготовив всю сцену.

Прежде Шрамма «натравливал» якобы Маркс, теперь же, для разнообразия, в этой роли выступаю я. Дуэль между старым, опытным в обращении с пистолетом, прусским лейтенантом и коммерсантом, который, может быть, никогда не держал пистолета в руке, была поистине великолепным средством, чтобы «убрать с дороги» лейтенанта. Несмотря на это, друг Виллих повсюду рассказывал, — устно и письменно, — будто мы хотели, чтобы его застрелили.

388

Упомянутое заседание Центрального комитета Союза коммунистов состоялось в последних числах августа 1850 года.

Весьма возможно — я не веду дневника тех случаев, когда известная нужда заставляет меня покидать комнату, — что я одновременно с Шраммом оставил комнату; но едва ли это вероятно, так как из хранящихся у меня протоколов заседаний тогдашнего Центрального комитета я вижу, что в тот вечер Шрамм и я по очереди вели протокол. Шрамм просто был взбешен наглым поведением Виллиха и, к величайшему изумлению всех нас, вызвал его на дуэль. За несколько минут до того сам Шрамм, вероятно, не подозревал, что дело примет такой оборот. Трудно представить себе более непроизвольный поступок. Виллих и здесь рассказывает, будто он заявил: «Ты, Шрамм, покинешь комнату!» В действительности Виллих обратился к Центральному комитету с требованием удалить Шрамма. Центральный комитет не счел нужным удовлетворить его желание, и Шрамм удалился только по личной просьбе Маркса, желавшего избежать дальнейшего скандала. На моей стороне — протоколы, на стороне г-на Виллиха — его личный характер.

Фридрих Энгельс»

Г-н Виллих сообщает далее, как он рассказал в Просветительном обществе рабочих о «недостойном поведении» Эмигрантского комитета и внес по этому поводу предложение.

«Когда», — повествует благородное сознание, — «когда негодование против Маркса и его клики достигло высшей степени, я голосовал за рассмотрение вопроса в Центральном комитете. Это и имело место».

Что имело место? Голосование Виллиха или же рассмотрение вопроса в Центральном комитете? Но какое великодушие! Его повелительный голос спасает его врагов от достигшего высшей степени негодования народа. Г-н Виллих забывает только то обстоятельство, что Центральный комитет был тайным комитетом тайного общества, а Общество рабочих было открытым, общедоступным

обществом. Он забывает, что вопрос о рассмотрении дела в Центральном комитете не мог поэтому ставиться на голосование в Обществе рабочих и что сцена милосердного самаритянина, в качестве героя которой он фигурирует, не могла иметь места. Друг Шаппер поможет ему освежить свою память.

Из открытого Общества рабочих г-н Виллих ведет нас в тайный Центральный комитет, а из Центрального комитета — в Антверпен, на дуэль, на свою дуэль с Шраммом:

«Шрамм приехал в Остенде в сопровождении одного бывшего русского офицера, который во время венгерской революции перешел, по его словам, на сторону венгров и по окончании дуэли бесследно исчез».

Этот «бывший русский офицер» не кто иной, как Генрик Людвик Мисковский.

«This is», — читаем мы в свидетельстве, выданном бывшему русскому офицеру, — «this is to testify, that the bearer Henri Lewis Miskowsky, a Polish gentleman, has served during the late Hungarian war 1848–1849 as officer in the 46th. bataillon of the Hungarian Honveds, and that he behaved as such praiseworthy and gallantly.

London, Nov. 12, 1853. L. Kossuth, late governor of Hungary»^{62}.

Изолгавшееся благородное сознание! Но цель благородна. Противоположность между добром и злом должна быть изображена в разительном контрасте, как живая картина. Что за живописная группа! На одной стороне наш благородный муж, окруженный

«Теховым, находящимся теперь в Австралии, Видилем, французским гусарским ротмистром, который находился тогда в изгнании, а теперь сидит в тюрьме в Алжире, и Бартелеми, известным по французским газетам как один из решительнейших революционеров».

Короче говоря, на одной стороне Виллих собственной персоной, окруженный цветом двух революций; на другой стороне — Шрамм, этот воплощенный порок, покинутый всеми, кроме одного «бывшего русского офицера», который участвовал в венгерской революции не в действительности, а только «по его словам» и который сразу же после дуэли «бесследно исчезает», то есть в конце концов оказывается самим дьяволом. Далее следует художественное изображение того, как добродетель остановилась в «первом отеле» Остенде, где проживал один «прусский принц», между тем как порок вместе с русским офицером «поселился в частном доме». Впрочем, русский офицер, по-видимому, не совсем «исчез по окончании дуэли», так как, по дальнейшему рассказу г-на Виллиха, «Шрамм с русским офицером остался у ручья». Но русский офицер не исчез также и с лица земли, как надеется наш благородный рыцарь. Это явствует из нижеследующего заявления:

«Лондон, 24 ноября 1853 г.

В «Criminal-Zeitung» от 28 октября помещена статья г-на Виллиха, в которой он, в частности, описывает свою дуэль с Шраммом в Антверпене в 1850 году. К сожалению, описание это не во всех пунктах правдиво информирует публику. Там сказано: «Условились о дуэли и т. д., Шрамм приехал в сопровождении одного бывшего русского офицера и т. д., который и т. д. исчез». Это неправда. Я никогда не служил России; с таким же основанием, как меня, можно было бы назвать русскими всех других польских офицеров, участвовавших в освободительной войне Венгрии. Я служил в Венгрии с начала войны 1848 г. до самого ее исхода при Вилагоше в 1849 году. Я также не исчезал бесследно. После того как Шрамм, который выстрелил в Виллиха, выдвинувшись всего на полшага от исходной позиции, промахнулся, а Виллих выстрелил со своего места в Шрамма и его пуля слегка оцарапала голову Шрамма, я остался при последнем, ибо у нас не было доктора» (дуэль организовывал г-н Виллих); «я промыл Шрамму рану и перевязал ее, не обращая внимания на семь человек, которые недалеко от нас убирали сено, наблюдая за дуэлью, и могли оказаться опасными для меня. Виллих и его спутники удалились самым поспешным образом, Шрамм же и я спокойно оставались на месте, смотря им вслед. Вскоре они скрылись с наших глаз. Я должен еще заметить, что Виллих и его спутники были уже на месте дуэли, когда мы туда прибыли, и что они отмеряли расстояние для поединка, причем Виллих выбрал для себя такую позицию, чтобы оставаться в тени. Я обратил на это внимание Шрамма, но он сказал: «пусть будет так». Шрамм держался мужественно, бесстрашно, с полным хладнокровием. Тот факт, что я вынужден был остаться в Бельгии, не остался неизвестным лицам, причастным к этому происшествию. Вдаваться в дальнейшие подробности этой столь своеобразной по своей форме дуэли я не хочу.