Собрание сочинений. Том 9
Шрифт:
Не будучи в состоянии опровергнуть утверждение г-на Шила, что «последствия Ункяр-Искелесийского договора окажутся такими же, как если бы Порта уступила России Дарданеллы», лорд Пальмерстон признал, что договор закрыл Дарданеллы для британских военных судов и что «по условиям этого договора фактически может быть закрыт доступ в Черное море даже торговым судам» в случае войны между Англией и Россией. Но если правительство будет сохранять «выдержку», если оно «не будет проявлять ненужного недоверия», то есть молчаливо согласится со всеми дальнейшими захватами России, то он
«склонен полагать, что может и не возникнуть случая, когда этот договор должен будет вступить в действие, и что поэтому договор практически останется мертвой буквой». (Палата общин, 17 марта 1834 года.)
Кроме того, утверждает он, «уверения
322
«Journal de Saint-Petersbourg» («Санкт-Петербургская газета») — ежедневная газета, официальный орган министерства иностранных дел; издавалась под этим названием на французском языке в 1825–1914 годах.
«английское правительство при всех обстоятельствах обязано прежде всего принимать во внимание дела иностранных держав, а не слова, которые они в отдельных случаях употребляют по тому или другому поводу».
Таким образом, он то призывает обращаться к словам России, невзирая на ее дела, то призывает обращаться к ее делам, невзирая на ее слова. В 1837 г. он все еще уверял палату, что
«Ункяр-Искелесийский договор является договором между двумя независимыми державами». (Палата общин, 14 декабря 1837 года.)
А десятью годами позже, когда договор давно перестал существовать и благородный лорд только что приготовился играть роль истинно английского министра и «civis romanus sum» [323] , он заявил палате напрямик, что
«Ункяр-Искелесийский договор, без сомнения, до известной степени был навязан Турции русским уполномоченным графом Орловым при таких обстоятельствах» (созданных самим же благородным лордом), «которые делали для Турции затруднительным его отклонение… Фактически договор предоставил русскому правительству такую возможность вмешиваться в дела Турции и диктовать ей условия, которая несовместима с независимостью этого государства». (Палата общин, 1 марта 1848 года.)
323
«Civis romanus sum» — см. примечание 179.
В продолжение всего хода дебатов об Ункяр-Искелесийском договоре благородный лорд, как шут в комедии, имел наготове всеобъемлющий ответ, который мог удовлетворить любое требование и сойти за ответ на любой вопрос. Этим ответом служили слова: англофранцузский союз. Когда его осыпали насмешками по поводу его потворства России, он отвечал совершенно серьезно:
«Если эти насмешки направлены против установившихся ныне отношений между Англией и Францией, то я должен только сказать, что мое участие в достижении этого доброго согласия наполняет меня чувством гордости и удовлетворения». (Палата общин, 11 июля 1833 года.)
Когда от него потребовали представления документов, относящихся к Ункяр-Искелесийскому договору, он ответил:
«Англия и Франция ныне скрепили между собой дружбу, которая стала еще теснее». (Палата общин, 17 марта 1834 года.)
Сэр Роберт Пиль, выступая, воскликнул:
«Я хочу лишь заметить, что как только благородный лорд попадает в затруднительное положение из-за какого-либо вопроса нашей европейской политики, он тотчас же находит готовое средство выпутаться из него, а именно он поздравляет палату с тесным союзом между Англией и Францией».
Но в то
Выставляемый в тот период напоказ союз с Францией должен был, таким образом, прикрыть тайную зависимость от России, подобно тому как сопровождавшийся таким шумом разрыв с Францией в 1840 г. должен был прикрыть официальный союз с Россией.
В то время как благородный лорд утомлял мир объемистыми фолиантами публикуемых документов о переговорах по поводу дел конституционного королевства Бельгии и многочисленными разъяснениями, устными и документальными, по поводу «самостоятельной державы» Португалии, от него до настоящего времени нельзя было вырвать какой-либо документ, относящийся к первой сирийско-турецкой войне и к Ункяр-Искелесийскому договору. Когда 11 июля 1833 г. от него в первый раз потребовали представления документов по этому вопросу, то выяснилось, что «предложение внесено преждевременно, дело еще не завершено и результаты еще неизвестны». 24 августа 1833 г. он заявил, что «договор еще официально не подписан и он еще не имеет его текста в своем распоряжении». 17 марта 1834 г. он утверждал, что «переговоры все еще ведутся… дискуссии, если можно так выразиться, еще не закончены». Даже в 1848 г., когда г-н Ансти заявил ему, что, требуя документов, он уверен, что в них есть доказательство существования тайного сговора между благородным лордом и царем, рыцарственный министр предпочел убить время пятичасовой речью, нежели убить подозрение документами, которые говорили бы сами за себя. И, несмотря на все это, он еще с циничной наглостью уверял г-на Т. Атвуда 14 декабря 1837 г.{44}, что «документы, связанные с Ункяр-Искелесийским договором, были предоставлены палате еще три года тому назад», то есть в 1834 г., в то самое время, когда он заявлял, что «мир может быть обеспечен только в том случае», если документы не будут переданы палате. В тот же день он заявил гну Атвуду, что
«этот договор в настоящий момент — дело прошлого; он был заключен только на ограниченный срок, и этот срок уже истек. Достопочтенный член парламента поднял о нем вопрос без всякой на то надобности и совершенно неуместно».
Согласно первоначальному условию, срок действия Ункяр-Искелесийского договора должен был истечь 8 июля 1841 года. 14 декабря 1837 г. лорд Пальмерстон заявил г-ну Атвуду, что этот срок уже истек.
«Какую же хитрость, какую уловку или лазейку придумаешь ты теперь, чтобы прикрыть свой очевидный и явный позор? Ну, Джек, какую же хитрость ты придумаешь?»{45}
СТАТЬЯ ШЕСТАЯ
В русском лексиконе отсутствует слово «честь». Само это понятие считается французской иллюзией. «Что такое honneur? Это — французская chimere»{46} — гласит русская поговорка. Открытием русской чести мир обязан исключительно милорду Пальмерстону, который в продолжение целой четверти века в каждый критический момент самым решительным образом ручался за «честь» царя. Он поступил так в 1853 г. при закрытии парламентской сессии, как и при закрытии сессии в 1833 году.
Но случилось так, что благородный лорд как раз в момент своих откровений о том, что он «безгранично доверяет честности и добропорядочности царя», получил документы, которые держались в тайне от остального мира и которые не оставляют никакого сомнения, если бы оно и существовало, относительно характера честности и добропорядочности России. Благородному лорду даже не надо было скоблить московита, чтобы найти в нем татарина. Ему достался этот татарин{47} во всем его неприкрытом безобразии. Он получил в свое распоряжение признания руководящих русских министров и дипломатов, сбросивших с себя маски, раскрывших свои самые тайные помыслы, совершенно откровенно делившихся своими планами завоевания и покорения, презрительно издевавшихся над глупым легковерием европейских дворов и министров, насмехавшихся над всеми этими Виллелями, Меттернихами, Абердинами, Каннингами и Веллингтонами. С грубым цинизмом варвара, сдобренным жестокой иронией придворного, они совместно придумывали, как сеять недоверие в Париже против Англии, в Лондоне против Австрии, в Вене против Лондона, как натравливать всех друг на друга и превращать всех в простое орудие России.