Собрание сочинений. Том первый
Шрифт:
Вот почему и по сей день темно в часовне святого Йозефа, покровителя покойного старосты. Не горит там большая свеча за упокой грешной души. Темнота в часовне сливается с лесной тишиной, нарушаемой лишь, когда молодой Хохлич, Земб или седой Станко, возвращаясь из корчмы дядюшки Шимона, останавливаются перед часовней, крестятся и шепчут:
— Ох, староста, бог милостив, и без свечи распахнет он пред тобой врата небесные, а ты замолви там словечко за нас, грешных…
За трех сукиных
Вознаграждение
Я служил в налоговом управлении. Сидя на расшатанном стуле в комнате практикантов, где не было даже печки, я что-то переписывал из одной книги в другую, как вдруг кто-то похлопал меня по спине.
Я оглянулся, и перо выпало у меня из руки. Надо мной стоял заведующий канцелярией пан Комарек.
Если старик похлопывал кого-то по плечу, значит, дело было дрянь.
— Прошу прощения, ваша милость, — начал я, заикаясь, хотя не чувствовал за собой никакой вины.
— Переписывайте побыстрее, — сказал Комарек, — а когда все уйдут, останьтесь и попрошу в мой кабинет. Смотрите, не забудьте. Повторяю, не уходите со всеми, а зайдите ко мне в кабинет. Запомните хорошенько, юноша!
Начальник ушел в соседнюю комнату и вскоре оттуда послышался его голос: «Вы, пан Кебл, как я посмотрю, после повышения стали себе вместо жирной грудинки копченый окорок покупать. Помните, значит, про свои годы».
Голос начальника постепенно затихал, но из соседней комнаты еще доносилось:
— А вот пан Марек даже в будни курит виржинские. Наш капитан, бывало, говаривал, что, уж если кто курит виржинские, должен одну сигару на всю неделю растягивать. Закурить в понедельник, сделать пять затяжек, а потом целый день держать погашенную сигару в зубах, во вторник опять закурить, сделать пять затяжек и весь вторник держать в зубах, и так всю неделю, а в воскресенье зажечь остаток сигары, потом погасить, опять зажечь и так докурить всю до конца.
Служитель Ваничек, который что-то переписывал в комнате практикантов, заметил:
— Старик сегодня в настроении, вас «юношей» назвал, а теперь вон все шутит.
— Пан Ваничек, зачем же он все-таки меня к себе в кабинет пригласил? — спросил я удрученно.
— У всякого «зачем» свое «потому» есть, — ответил пан Ваничек. — Может, он хочет вас спросить, не бью ли я баклуши или как выполняю свои обязанности. Так вы скажите, что я от работы ни на шаг… Ну вот, старик ушел, все спокойно, так я, пожалуй, пойду выпью кружечку. Если меня кто спрашивать будет, скажите, что, мол, нехорошо ему стало.
Ваничек ушел и оставил меня наедине с моими грустными мыслями.
— Чего я старику понадобился? — думал я. — И главное: в кабинет вызывает.
Я вспомнил про практиканта
— С первого я уволен.
Все уже ушли, Ваничек открывал окна, проветривал служебные помещения и собирал сигарные окурки, когда я с трепетом входил в кабинет заведующего.
Заведующий поднялся навстречу мне и, протирая носовым платком очки, спросил:
— У вас есть собака?
— У меня… Видите ли, ваша милость… — замямлил я, при этом зубы у меня отбивали барабанную дробь.
— Не отрицайте, я вчера с противоположного тротуара видел, как вы с ней прогуливались.
— Прошу прощения, да, у меня есть собака, не извольте сомневаться, ваша милость.
— Так вы любите животных, — перебил меня заведующий, — ведь правда, любите?
— Да, с вашего позволения, люблю, ваша милость, — отвечал я, весь дрожа.
— Это мне в вас нравится, — проговорил начальник, надевая очки. — Садитесь и слушайте.
Он усадил меня на стул напротив и сказал:
— Мне нравится, что вы любите собак. Вы, пожалуй, единственный во всем управлении, кто, как бы это сказать, не равнодушен к бессловесным тварям. Вы ведь к ним не равнодушны, правда?
— Не равнодушен, ваша милость, — ответил я.
— Вот это мне и нравится, — продолжал начальник, — что вы, человек с небольшими доходами, держите собаку. Я заметил, она у вас хорошо откормлена, живот почти по земле волочится. А что, умеет она у вас какие-нибудь штуки выделывать?
— Прошу прощения, пан заведующий, но она уже очень старая.
— Сколько же ей лет? — спросил заведующий.
— Я купил ее еще щенком, как раз когда стал практикантом, — ответил я.
— Ну, тогда она, пожалуй, действительно старая, — согласился заведующий. — И сколько вы на нее в день тратите?
— Пять геллеров, ваша милость, — не считая налога на собак, — ответил я.
— Что ж, это очень порядочно с вашей стороны, раз вы не бросаете собаку и даже тратитесь на нее. Да, у человека могут быть чувства, даже если он просто практикант, ведь у вас есть чувства?
— Так точно, ваша милость.
— Да, да, именно это мне в вас и нравится, — сказал заведующий, — что вы не равнодушны к бессловесной твари, которая чувствует все так же, как человек. А когда ваша собака была молодая и резвая, умела она что-нибудь делать, ну, к примеру, служить или давать лапу?
— Она многое умела, ваша милость, и служить, и подавать лапу, и искать в кармане сахар.
— И это вы ее обучили?
— Да, ваша милость, это стоило мне немало труда, но все-таки я смог ее кое-чему научить.