Собрание сочинений. В 9 т. Т. 6. Стальные солдаты. Страницы из жизни Сталина
Шрифт:
И лишь в последние годы, после того как затонула советская Атлантида, стал особенно заметен интерес прозаика к масштабному — в контексте истории эпохи — взгляду на соотечественников, ставших в XX веке homo soveticus.
При этом «поздний» Николай Никонов говорит о слишком серьезных вещах, чтобы обращать еще и внимание на читателя. Отсюда заметные неворуженным глазом повторы в его текстах. В статье, написанной к 70-летнему юбилею писателя, критик Валентин Лукьянин прямо констатирует, что он «пишет откровенно не для всех… обращается лишь к тому, кто готов — кто способен! — выслушать и понять». Только последних, добавим от себя, становилось все меньше и меньше.
В отмеченном изменении читательского адресата
Действительно, первые вещи молодого автора были посвящены такой вечной, как мир, теме природы и месту в ней человека — вспомним его замечательную повесть «Солнышко в березах».
От осознания неразрывного родства с природой естественно, как бы сама собой, в прозе Никонова возникла и ситуация становления человека, его взросления и самоопределения. Вышли в свет повести «Вкус жизни» (1965), «Балчуг» (1967), «Кассиопея» (1968), нашедшие автору своего верного и преданного читателя. В них писатель без оглядки на идеалы, манифестируемые по непременной (как «рыбный день» в советских столовых) тогдашней классовой разнарядке, провозглашал свою, пусть и не такую четкую, как, скажем, «Моральный кодекс строителя коммунизма», программу отстаиваемых им жизненных ценностей.
При этом от книги к книге ощутимо менялся и ракурс авторского зрения на своих героев, а их судьбы становились все более драматичными. Как и всякий незавершенный пока процесс, картина реальности, из мозаичных впечатлений повседневности собираемая в душе центрального персонажа, — требовала особой точности слова в определении формирующегося «я». Отсюда и перекрестье дорог, между которыми молодому герою приходилось выбирать в том же «Глаголе несовершенного вида» (1972).
В 1977 году нравственное постижение характеров своих современников, повседневно причастных к прозе будней, но далеко не всегда окрыленных идеалами эпохи, было продолжено в повести «Мой рабочий одиннадцатый». Затем была страстная по своему и по сей день актуальному пафосу публицистическая поэма «След рыси» (1979).
Получившая с подачи партийных чиновников, ведавших идеологией, скандальную репутацию повесть «Старикова гора» (1984), разрушающая многие из привычных тогда стереотипов литературного обихода на деревенскую тему, стала одной из творческих высот Никонова — писателя и гражданина.
Герой-повествователь в имевшей шумный общественный резонанс «Стариковой горе» — городской художник, переживающий духовный кризис и приехавший поближе к живущему на земле народу в поисках возможности нравственного излечения от пустой суеты мегаполиса. Только народ этот большей частью спился от безысходности. Ну и за годы советского раскрестьянивания (пусть и называлось оно раскулачиванием) от работы отвык: нет, руки-то еще генетическую память о труде не утратили, да и растут — откуда надо, но вот глаза люмпенов, лодырей, подонков ее, работу, уже не видят. Вроде как зачем нам порядок наводить, ежели однова помирать скоро…
Николай Никонов и в этой своей вещи находит нужные краски и точные мазки, чтобы показать несоответствие между извечным подвижничеством русского крестьянина на не самой щедрой по части урожая нашей земле и декларированными утопическими «прелестями» деревенской жизни на свежем воздухе. Позиция писателя-гражданина явственно проявилась в этой повести в разрушении официозных мифов.
По иронии судьбы, заметную роль в огульном охаивании нового произведения самого крупного их живших во вверенной ему области литераторов сыграет Борис Николаевич Ельцин, первый секретарь ОК КПСС, впоследствии, во многом на критике партноменклатуры, которую он сам в полной мере олицетворял на Среднем Урале, ставший первым Президентом России. По произошедшей утечке мнения, уж очень тогдашнему обкомовскому руководству не понравилась итоговая фраза произведения: «Земля ждала своего хозяина». Так что последнее слово по-цензорски ловко было заменено на определение «пахарь», лишенное в условиях социалистической собственности на средства производства какого-либо политического подтекста. Именно его будет ждать земля в искаженном чиновниками тексте. Только не дождется, свидетельством чему — плачевное положение гибнущей российской деревни.
Никонов, к слову сказать, на том разносном обсуждении в обкоме отсутствовал…
Судьба вчерашней свердловской школьницы Лиды Одинцовой, ушедшей на фронт медицинской сестрой и вместе со страной прошедшей дорогами чудовищных страданий военного времени и стоически выстоявшей в тотальном унижении всех и вся непотребной российской чрезвычайщиной, стала материалом никоновского романа «Весталка». Здесь видишь не только страшный лик войны, но и гримасы отечественного социального устройства, и самые разнонаправленные проявления нашего национального характера.
Загадка всеподьемной души русского человека, который, оглядывая дерьмо вокруг себя, с теплотой может прокомментировать это словами, полными патриотического пафоса, находит в этом тексте и такую отгадку, прямо говорящую о нашей извечной притерпелости.
«— При пенсии-то я никто, никому не нужна, кроме себя, а здесь (в больнице. — Е. 3.).. я ведь человек. Только здесь и живу… — с авторской разрядкой, подчеркивающей значение этих слов, говорит в «Весталке» санитарка Анна Семеновна, пятьдесят третий год работающая в урологическом отделении, «среди стонов, боли, крови, мочи…».
Впрочем, загадки подобного рода в последние годы жизни весьма занимали Николая Григорьевича. Не зря же в его уже после смерти опубликованном опыте трактата со знаковым заглавием «Закон милосердия» есть констатация некоего рубежа — «красной черты, уходящей будто в ямную темь и мрак», хронологически совпадающей с гибелью после революции 1917 года старого мира. А результаты наступившей, по мнению писателя, эры «безмилосердия», что называется, налицо: «пышным цветом на… вырубке от милосердия расцвели ханжество, пьянство, разврат, воровство». У Никонова, современника государства, столь громко и много всегда декларировавшего адресность своих социальных программ, похоже, так и не прошла оторопь удивления оттого, что мы «создали общество озлобленных, не верующих ни во что индивидуалистов (а предполагалось-то — коллективистов), крохотных собственников (моя квартира, мой сад), не желающих ничего видеть-знать дальше своей обитой железом двери с тремя замками».
Видимо, в желании докопаться до первопричин, почему мы все нужны только сами себе и живем только здесь, в своем последнем романе «Стальные солдаты» Николай Никонов обратился к художественному исследованию эры «безмилосердия» — к довольно продолжительному периоду отечественной истории первой половины XX века, начавшемуся сразу же за красной чертой…
И обратился ни много ни мало к личности Сталина.
Сейчас нет надобности пересказывать сюжет — полный (в отличие от «порезанной» публикации в «Эксмо») текст в этой книге.