Собрание сочинений. В 9 т. Т. 6. Стальные солдаты. Страницы из жизни Сталина
Шрифт:
Что же касается «врачей-отравителей», разоблаченных Лидией Тимашук, то Сталин даже санкционировал арест академика Виноградова, своего личного врача, и требовал немедленных дознаний. Это был уже вполне очевидный приступ болезненного психоза, да и как можно говорить о здоровой психике человека, почти пятьдесят лет проведшего в условиях нервных перегрузок: ссылки, побеги, войны, непрерывная борьба за власть и ее сохранение и непрестанный, каждодневный страх перед покушением, отравлением, пулей в спину..
Донимали вождя и сугубо домашние, семейные дела. Взбалмошный сын-генерал (автор и сейчас удивлен,
Сын пил, буйствовал, глумился над друзьями, не признавал ничьих авторитетов, кутил, менял жен и любовниц. И примерно такую же вольную, чтоб не сказать беспутную, жизнь вела любимая дочь Светлана, то выходившая замуж, то разводившаяся, то снова мечущаяся в поисках новой любви. Великовозрастный кутила-режиссер Каплер, за ним — бойкий студент Мороз, сын Жданова Юрий, философ, который позднее в чем-то публично каялся в газетах… Какие-то московские подруги, более похожие на шлюх… — разводы, ссоры, уходы…
Стараясь быть поближе к дочери, Сталин брал ее с собой на отдых. Последний раз это было в пятьдесят первом на дачах в Боржоми (кстати, вождь очень любил эту воду, признавал за ней великие целебные качества). Как-то, сидя на веранде вместе с дочерью, отец разговорился с ней и, опять услышав это вечное: «Не везет мне! Не везет! Хоть не живи! — и все это с истерикой, плачем, злыми глазами, вдруг замолчал и долго сидел, опустив совсем уже седую, почти белую голову. Был вечер. Вдали, спускаясь с гор, синела-поблескивала гроза. Гром доносило. Орали где-то ишаки. И тявкали под гром встревоженные шакалы. С воды тянуло теплом, запахом спелых плодов, сладостью переспелого лопнувшего винограда. Живи… Радуйся… Дыши грозовой свежестью..
А Светлана рыдала, отбрасывая слезы кулаками, вздрагивая, оборачивая к отцу злое, отчаянное лицо. Вылитая Надя… Или еще почище..
— Знаэщь чьто… — сказал он, поднимая голову. — Я… сэйчас сказку тэбэ расскажю… Бабущька твоя… Мнэ в дэтствэ… рассказывала.
Сталин вздохнул. Помолчал.
Вытаращилась на него недоверчиво. Шмыгая, утираясь кулаками, облизывая губы.
— Вот… Жил в одном грузинском сэле бэдняк и лэнтяй… Звалы эго Хэчо или Хэчо-лэнтяй. Такой лэнтяй бил, чьто скажут эму: «Хэчо, закрой двер!», а он: «Вэтэр закроэт..» И всэм-всэм Хэчо жяловался… «Дэнэг нэт… Бэдный… Ныщий». Жяловался-жяловался… и сказалы эму люды… мудрые люды: «Иды, Хэчо, в горы… Найди там старыка Гэрбату… Этот старык високо-високо живет, за облаками, и всо знаэт… потому чьто он самый мудрый. Он тэбе и поможет…
Пощел Хэчо… нэхотя… Пощел… Идет-идет… Высоко… За облака защел… Выдыт — хижина..
Сталин посмотрел на притихшую дочь и продолжал:
— Подощел Хэчо… к хижинэ, и виходыт из нэе к нэму старык. Високый-високый… борода до колэн… бэлая. В руке посох. «Чьто, — спрашивает, — тэбэ надо, Хэчо? Знаю, чьто ти ко мнэ щел… Знаю… А зачэм?» — «Да вот, — отвэчает Хэчо… — Нэ вэзет мне в жизни… Богатым быт хочу… Нэ получаэтся!»
Посмотрел на него Гэрбату и говорыт: «Вот чьто… Раз хочэшь богатым быт, надо быт работящим и умным… Ну, ладно… Иды тепер домой и будэшь богатым. Я даже исполню три твоих желания. Но., думай, прэжьдэ чэм их трэбоват. И очэнь богатым будэщ. А тепэр иды!» — и посохом показал… куда идты..
Сталин прислушался к приближающемуся грому. Горы уже заволокло, и на веранде стало сумрачно. Светлана внимательно вглядывалась в отца. Таким она его давным-давно не видела, разве что в очень дальнем-дальнем детстве, когда отец души в ней не чаял, носил на руках, пел песни и, бывало редко, рассказывал грузинские сказки.
А Сталин, с досадой пошарив в кармане в поисках папирос (курить бросил, и курившие поймут), продолжал:
— Побэжял Хэчо… Вныз лэгко… И к богатству скоро. Вот бэжит, выдит… Яблоня стоит… Вся в яблоках. Хэчо хват на ходу… Откусыл… И плюнул. Горкое яблоко… Виплюнул. Обругал яблоню. А она эму: «Добрый чэловэк! Я нэ виновата. Под корнямы у мэня сундук с золотом закопан… Старык Гэрбату тут проходил. Сказал… Как золото викопают, яблокы сладкыэ будут… Викопай, добрый чэловэк, — и бэри..»
А Хэчо толко отмахнулся и — бэжять.
— Мэня, крычит, — дома богатство жьдет!
Опят бэжит… Пить захотэл. Тут речка… Зачэрпнул воды… А оттуда рыба болщяя-болщяя. Во рту — алмаз… С яйцо… «Помоги, — стонэт. — Винь камэнь и бэри сэбе..»
А Хэчо только рукой махнул и далше. Подбэгаэт к аулу — навстрэчу волк… Стращный… шелудывый.
— Нэ знаэщь ты самого лэнивого и глупого человэка? Старик Гэрбату сказал, что виздоровэю я, когда такого съем!
— Нэ знаю, — крычит Хэчо. — Я богатый и умный..
Прыбэгаэт домой… Чьто такоэ? Ныкакого богатства нэт.
Голые стэны… как было… Заругался., крычит: «Ахти, Гэрбату! Зачэм обманул? Гдэ богатство?!» И вспомныл… Надо же тры желаныя сказат… Задумался… Чьто просыть? А тут гроза— вот как сейчас, — усмехнулся Сталин, потому что гром уже ходил из края в край, сотрясая дачу, и молнии бело белили веранду.
— А пока он думал, — продолжал отец, — заболел у Хэчо… живот. Так заболел, чьто Хэчо заорал: «Чьтоб ти пропал!» И тут ударыл гром… Схватылся Хэчо за живот… Нэт живота… Одын хрэбет щупаэт… Испугался. И опят закрычал: «Пусть будэт лучше болщей-болщей!» И опят ударыл гром. Смотрит Хэчо — лэжит он на спынэ, а живот в потолок упыраэтся. Эще болше испугался. Закрычал: «Пуст будэт такой, как был!» И трэтий раз ударыл гром. Выдит Хэчо… живот на мэстэ, а богатства — нэт! Заругался и побэжял он снова к Гэрбату. А тут и тот волк: «А-а, — говорыт, — тэпэр-то я знаю, кто самый глупый и лэнывый!» Хват его и сожьрал.
Гром прокатывался и снова как будто возвращался. Стеной лил кавказский ливень.
— Вот так и ты, дочь, — покачал Сталин седой головой— Тры раза замужь… бэз моэго согласия лэзла… А чьто получилось? Жялко мнэ тэбя… Но., нэ исправышь… Чэм ти нэ тот Хэчо? Чьто тэбэ мало? Почэму умного чэловека нэ находыщь?
Наклонив голову, дочь упрямо молчала. Ливень хлестал за окнами, и где-то капало. Молчала. Вылитая мать! Ни в чем не уступит., ничего не хочет слушать. А жалко ее… Горько жаль. Дочь… Кряхтя, он поднялся, сказал сурово: