Собрание сочинений. В 9 т. Т. 6. Стальные солдаты. Страницы из жизни Сталина
Шрифт:
Всплывавших сомов, а бывало, и осетров чистили, рубили, в котлах варили уху, жарили на вертелах. И тут уж распоряжалась Валечка, которую потихоньку, меж своими уже начали величать хозяйкой.
Дачи в Сочи, Мацесте Сталин как-то постепенно забросил, и там жили-отдыхали «соратники», а он больше стал ездить на Рицу. Озеро влекло его какой-то властной чистотой, простором, горными пейзажами, воздухом, здесь было явно лучше, чем в душной Гагре, — и уж куда там Швейцарии! К даче проложили отменную дорогу (стала в копеечку, но чего не сделаешь для здоровья трудящихся). И рыбы на Риде было много. И самой-самой: осетр, сом, налим, сазан, форель. Собирать и сортировать
Исправно хлебая уху рядом с медлительным генералиссимусом и время от времени бросая на седого, сутулого старика косые, но скрытно преданные взгляды, Валечка и тут лишь достойно выражала ему свою нежность и преданность. Женщина. Женщина в лучшей своей поре. Женщина, что досталась ему под занавес, но заменила одна всех: жену, мать, любовницу, служанку, — приспособилась к его страшному нраву и, возможно, изменила в чем-то этот характер, с годами ставший не добрее, но капризнее и гневливее. Только с ней он был-бывал снисходительно открыт, ей доверялся, обычно закрытый и недоступный до предела. В ней совместился как бы его единственный друг и советчик, с ней он как бы проверял свои думы и опасения. Ей можно было сказать многое: не раз убеждался, что дальше Валечки не узнает никто.
И спустя уже пятнадцать лет после их встречи отличалась она завидным, цветущим здоровьем, простой рассудительностью, абсолютной незлобивостью и постоянной самоотверженной готовностью словно бы закрыть и защитить, хотя бы своим полным, мягким телом. Сталин редко испытывал к кому-либо чувство благодарности, — душа давным-давно очерствела, — но, бывало, одаренный ее неиссякаемой добротой, теплотой и энергией, он думал, что судьба все-таки снисходительна к нему, послав эту девушку. Теперь уже молодую женщину.
Как-то утром, когда она, одевшись, повязывала косынку перед зеркалом — надо было идти на кухню, — он заметил в ее темных ореховых волосах блеснувшие сединки. И они кольнули Сталина… Неужели и Валечка, вечно юная, розовая, сдобная, улыбчивая, подвержена тому же злому закону старения?
— Сэдына?! — пробормотал он. — Ну-ка, иды суда.
Она наклонила голову.
— Дай убэру! — сказал он, больно дернув ее за волосы. — Вот! Виброщю. Ти нэ должьна старится. Ти жэ у мэня вэчно молодая.
С тех пор Валечка незаметно подкрашивалась или удаляла седину тем же болезненным способом.
А полноту, уже долившую ее, вождь одобрял.
— Вот это., хараще… Женщина должьна быт полной. Косты — это для собак… Чьто за женщина — эслы одны мослы? — И милостиво разрешал: — Толстэй! Это хараще для женщины, эще красивее будэшь. Вот для мужчины это плохо. Вот — Бэрыя… Боров стал… Малэнков — тоже. А Хрющэв — абжера… Всэ зажьрались. Ладно… А ты., савсэм красавыца..
Когда они не виделись несколько дней (такое бывало редко), он спрашивал ее, улыбаясь в седые усы, — их теперь не подкрашивал.
— Ну, чьто ти дэлала? Бэз мэня?
— Толстела, Иосиф Виссарионович! — бойко отвечала она, улыбаясь ответно и слегка поигрывая подкрашенным глазом.
— Хм… — усмехался. — Иды суда… Досмотру… Хм… Правда. Какые у тэбя стали… Маладэц… Хараще… Лублю… — И целовал ей руки..
Она была единственной женщиной, которой великий вождь целовал руки. И сначала она робела, отнимала их, боялась, а потом привыкла, сама гладила его по серой, редеющей уже излетным старческим волосом голове. Гладила благодарно, и он, не стыдясь своих поцелуев, лишь крепче притискивал к себе здоровой рукой ее затяжелелый чувственный стан.
Сталин и на отдыхе не менял своих привычек. Это была лишь ежегодная смена места работы, и только. Что вообще значит отдыхать? Лежать на пляжном песке и греться на крепком южном солнце? Но в одиночестве он этого не любил. Валечка на пляжи не приглашалась. А приглашать соратников и прямо ли, косвенно ли терять таким образом лик ВОЖДЯ не хотел. Мужчина, раздетый до трусов, вряд ли потом мог быть вождем, тем более великим! И потому Сталин ходил на пляж теперь только по утрам, ненадолго, один, в полосатом халате. Окунувшись раз-другой в море, возвращался на берег.
Плавать далеко не давала все более сохнущая левая рука, да и вообще море тяготило, внушало какой-то нелепый неврозный страх, хотя купальни везде были ограждены, везде было мелко. Сталин вообще не любил больших водных пространств еще с тех ссыльных времен, когда ему приходилось ловить рыбу и волей-неволей общаться с тяжкими и страшными северными реками.
Раздетого Сталина не видел почти никто (охрана была расставлена так, чтобы не мешать ему, и, чтобы не наблюдать за вождем, стояла спиной к пляжу). Телом Сталин никогда не мог похвастать. Обыкновенный, пожилой, не развитый физически. С тридцатых годов начавший заплывать жирком живот, тонкие ноги, руки разной длины — это скрадывала одежда, спаренные пальцы на ногах, родинки, где надо и не надо.
В тридцатые годы бывали со Сталиным на дачах только Киров и позднее Жданов. И Кирова Сталин перестал приглашать, когда тот отказался редактировать учебник истории партии и стал в разговорах резче, неуступчивее. Этого было достаточно — от вождя не ускользало ничего, любое изменение интонации голоса заставляло пристальнее всматриваться, делать тайные выводы. «Подозрительность скорее добродетель для государя, чем порок», — всегда помнил он наставления Никколо Макиавелли.
Итак, повторю, отдых Сталина был лишь сменой места работы, работы, работы, и день протекал здесь так же, разве что иногда Сталин раньше ложился и раньше вставал, завтракал не в 11, а в 9 часов.
С 12 начинался его «рабдень». Докладывали руководители разведок (или их первые заместители), далее он рассматривал деловые бумаги, требующие утверждения, подписывал документы, накладывал резолюции, вызывал своих рабочих секретарей для поручений, изредка принимал кого-то днем, но в целом прием, ограниченный дачей, проходил вечером и затягивался иногда за полночь, точно так же, как в Кремле.
Раз в неделю или в полмесяца (нет точных данных) Сталин рассматривал ВСЮ почту, пришедшую на его имя в Кремль и доставленную на дачу в запечатанных мешках специальными фельдъегерями. Узнав от своей разведки, что письма на его имя в иных обкомах вскрываются, Сталин вспылил и издал строжайший приказ все письма на его имя направлять в канцелярию Кремля. И уже здесь их сортировали бойкие помощники, передававшие Поскребышеву все, что заслуживало внимания.