Собрание сочинений.Том 3.
Шрифт:
— Такие оправдания, конечно, должны были иметь место, — ответил художник. — Просто это очень трудно теперь установить. Окончательные решения суда не публикуются, они даже судьям недоступны, поэтому о старых судебных делах сохранились только легенды. А в легендах, конечно, есть и действительные оправдания, и даже много; в это можно верить, но это недоказуемо. Тем не менее ими нельзя совсем пренебрегать, какая-то доля правды в них, конечно, присутствует, к тому же они очень красивы, я сам написал несколько картин на сюжеты этих легенд.
— Одними легендами моего мнения не изменить, — сказал К., — ведь перед судом на эти легенды, по-видимому, нельзя будет сослаться?
— Да, это не пройдет, — сказал художник.
— Тогда не имеет смысла об этом и говорить, — сказал К.; он намерен был пока что принимать к сведению все высказывания художника, даже если они представлялись ему невероятными и противоречили
У него сейчас не было времени проверять истинность всего, что говорил художник, или, тем более, возражать ему; самое большее, чего можно было сейчас достичь, это склонить художника к согласию каким-то, пусть даже не решающим образом помогать ему. Поэтому К. сказал:
— Значит, давайте забудем о действительном оправдании, но вы упомянули еще две возможности.
— Мнимое оправдание и затягивание, — напомнил художник. — Речь может идти только об этом. Но не хотите ли вы прежде, чем мы об этом поговорим, снять сюртук? Вам, по-моему, жарко.
— Да, — сказал К.; до этого момента он не обращал внимания ни на что, кроме объяснений художника, но теперь, когда ему напомнили о жаре, у него на лбу выступил обильный пот. — Это почти невыносимо.
Художник кивнул, как бы подтверждая, что неприятные ощущения К. ему очень хорошо понятны.
— Нельзя ли открыть это окно? — спросил К.
— Нет, — сказал художник. — Это же просто намертво вделанное стекло, оно не открывается.
Теперь К. понял, что все это время он надеялся на то, что художник — или он сам — вдруг подойдет к этому окну и распахнет его. Он был готов вдыхать, раскрыв рот, даже туман. Ощущение полной отрезанности от воздуха вызвало у него головокружение. Он слегка шлепнул ладонью по тюфяку, наползавшему на него сбоку, и слабым голосом произнес:
— Это в самом деле неприятно и нездорово.
— О нет, — сказал художник, защищая свое окно, — благодаря тому, что оно не открывается, этот простой лист стекла сохраняет здесь тепло лучше, чем любая двойная рама. А если я захочу проветрить, в чем не бывает особой необходимости, поскольку через щели между досками тут везде проходит воздух, я могу открыть одну из дверей или даже обе сразу.
К., немного успокоенный этим разъяснением, оглянулся по сторонам, пытаясь увидеть вторую дверь. Художник заметил это и сказал:
— Она за вами, мне пришлось заставить ее кроватью.
Только теперь К. заметил маленькую дверь в стене.
— Здесь ведь все слишком маленькое для ателье, — сказал художник, как бы предупреждая осуждение К. — Пришлось обустраиваться, как позволяло место. Естественно, кровать перед дверью — это очень неудобное расположение. К примеру, судья, которого я сейчас пишу, всегда приходит через дверь у кровати, я ему даже ключ дал от этой двери, чтобы он мог подождать здесь, в ателье, если не застанет меня дома. Но обычно он приходит рано утром, когда я еще сплю. И, естественно, всякий раз, когда рядом с кроватью открывается дверь, просыпаешься, хоть бы ты спал как убитый. Если бы вы услышали те проклятия, которыми я его встречаю, когда он ранним утром перелезает через мою кровать, вы бы потеряли всякое уважение к этому судье. Конечно, я мог бы отобрать у него ключ, но от этого возникли бы только лишние хлопоты. Здесь ведь достаточно самого легкого усилия, чтобы сорвать с петель любую дверь.
В продолжение всей этой речи К. размышлял о том, удобно ли будет снять сюртук, но в конце концов понял, что если он этого не сделает, то просто не сможет здесь больше находиться, поэтому сюртук он снял, однако оставил его у себя на коленях, чтобы сразу надеть его в случае, если обсуждение вдруг закончится. Но стоило ему снять сюртук, как одна из девочек закричала: «Он уже пиджак снял!» — и стало слышно, как все они затеснились у щелей, чтобы увидеть такое зрелище своими глазами.
— Это девочки подумали, — сказал художник, — что я вас сейчас буду писать и что вы для этого раздеваетесь.
— Понятно, — сказал К., не слишком этим позабавленный, поскольку, сидя теперь без сюртука, чувствовал себя не намного лучше, чем раньше; почти брюзгливо он спросил: — Как вы там назвали две другие возможности?
Он уже снова забыл эти выражения.
— Мнимое оправдание и затягивание процесса, — сказал художник. — Что из этого выбрать, решать вам. И то и другое с моей помощью достижимо, — естественно, не без усилий, — различие здесь состоит в том, что мнимое оправдание требует эпизодического концентрированного напряжения сил, а затягивание — значительно меньшего, но длительного. Ну, начнем с мнимого оправдания. Если вы выбираете этот вариант, я беру лист бумаги и пишу свидетельство о вашей невиновности. Текст этого свидетельства я получил от моего отца, и он совершенно неопровержим. И вот с этим свидетельством я совершаю обход знакомых мне
Во взгляде художника читался как бы упрек за то, что К. хочет возложить на него груз подобного ручательства.
— Это было бы в самом деле очень любезно с вашей стороны, — сказал К. — Значит, судья вам поверил бы, но тем не менее действительного оправдания я бы не получил?
— Да, я это уже объяснял, — ответил художник. — К тому же нет никакой уверенности, что мне поверят все; некоторые судьи, к примеру, могут потребовать, чтобы я привел к ним вас самих. В таком случае вам придется идти со мной. Правда, при таком обороте дело уже можно считать наполовину выигранным, в частности, потому, что я, естественно, заранее подробно вас проинструктирую, как вам следует вести себя перед соответствующим судьей. Хуже обстоит с теми судьями, которые меня обрывают сходу, — случается и такое. От таких — после ряда попыток, когда уже будет сделано все, что можно, — нам придется отказаться, но мы можем себе это позволить, потому что отдельные судьи тут решающего значения не имеют. Ну и когда у меня набирается под этим свидетельством достаточное количество судейских подписей, я иду с ним к тому судье, который непосредственно ведет ваш процесс. При этом не исключено, что у меня уже есть и его подпись, в этом случае развитие событий идет еще немного быстрее, чем обычно. Но и в общем случае на этой стадии остается уже совсем немного препятствий, и для обвиняемого наступает время наивысшей уверенности. Как ни удивительно, но это правда, что люди в это время чувствуют себя увереннее, чем после оправдания. И теперь никаких особенных усилий уже больше не требуется. Ваш судья, имея в этом свидетельстве ручательства определенного числа судей, спокойно может объявить вас оправданным и — разумеется, после выполнения различных формальностей — без сомнений делает это, чтобы доставить удовольствие мне и другим своим знакомым. А вы выходите из-под суда и — свободны.
— И тогда, следовательно, я свободен, — медленно повторил К.
— Да, — подтвердил художник, — но только мнимо свободны или, лучше сказать, временно свободны. Ведь этим низовым судьям, к которым относятся все мои знакомые, не дано права окончательного оправдания, таким правом обладает только высший, для вас, для меня и для всех нас совершенно недоступный суд. И как все это выглядит там, мы не знаем, да и, по правде говоря, не хотим знать. Так что высшего права освобождать от обвинения наши судьи не имеют, но они имеют полное право освобождать обвиняемого. Это значит, что если вы оправданы таким образом, то на данный момент вы от обвинения ушли, но оно продолжает висеть над вами и дальше, и, как только сверху приходит соответствующее распоряжение, обвинение тут же приобретает законную силу. И поскольку я нахожусь с этим судом в таких хороших отношениях, то я могу вам даже сказать, как — чисто внешне — проявляется в предписаниях для судебных канцелярий это различие между действительным и мнимым оправданием. При действительном оправдании абсолютно все материалы процесса изымаются, они полностью выводятся из судебной машины; не только обвинение, но и само дело, и даже оправдательный приговор уничтожаются, — уничтожается все. При мнимом оправдании поступают иначе. С делом не происходит вообще никаких изменений, оно только дополняется этим свидетельством о невиновности, оправдательным приговором и обоснованием этого оправдательного приговора. В остальном же оно остается в судебной машине и, как того требует поддержание непрерывного бумагооборота между канцеляриями, пересылается дальше в суды высших инстанций, возвращается назад в суды низших, и вот так, с большими или меньшими отклонениями, с большими или меньшими задержками, плавает туда и обратно. И пути его неисповедимы. Непосвященному порой может показаться, что все давным-давно предано забвению, дело утеряно и оправдание — это полное оправдание. Но посвященный этому не поверит. Ни одно дело не утеряно, а что такое забвение, суд не знает. В один прекрасный день, когда никто этого уже не ожидает, какой-нибудь судья просматривает это дело внимательнее, чем обычно, замечает, что в данном случае обвинение еще жизнеспособно, и немедленно подписывает ордер на арест. Я все это излагаю в предположении, что между мнимым оправданием и новым арестом проходит достаточно большое время; это возможно, и мне такие случаи известны, но точно так же возможен и такой случай, когда оправданный приходит после суда домой, а там уже ждут уполномоченные, чтобы снова его арестовать. И на этом, естественно, свободная жизнь кончается.