Собрание сочиненийв 10 томах. Том 2
Шрифт:
Мы сели все рядом, ожидая нападения. Но его не последовало. У отмели вэллосы сложили весла и некоторое время сидели уныло в своем судне, пока не отдышались.
Затем в первый раз за все время преследования эти немые ищейки дали волю языку, и на нас полились проклятия, в особенности же на наших четырех гребцов, неофитов Хоу-Хоу. Вэллосы кричали, что, хотя закон запрещает им дальше преследовать беглецов, они (то есть беглецы) умрут, как умер Иссикор, покинувший страну. Один из наших не удержался от искушения и язвительно возразил, что кое-кто из преследователей умер в попытке задержать нас в стране, в чем они могут убедиться, пересчитав своих гребцов.
На эту очевидную истину преследователи ничего не
— Баас, — сказал Ханс, закуривая трубку, — ведь мы свершили великое путешествие, о котором будет приятно вспоминать теперь, когда оно кончилось, хоть мне жаль, что мы не убили побольше этих похитителей людей, этих вэллосов.
— А я не жалею, Ханс. Напротив, мне горько, что я в них был вынужден стрелять, — ответил я, — и не хотел бы вспоминать об этой гонке не на жизнь, а на смерть, разве что поневоле померещится в ночном кошмаре.
— Не хотели бы? А мне, баас, приятны такие мысли, когда опасность миновала и вот мы живы, а другие умерли и теперь рассказывают сказки мистеру Хоу-Хоу.
— У каждого свой вкус, — проворчал я. Ханс попыхтел в свою трубку и продолжал:
— Странно, баас, почему эти канальи не вышли из лодки и не напали на нас со своими копьями? Побоялись, верно, наших ружей.
— Нет, Ханс, — ответил я. — Они смелые воины, и пули бы их не остановили. Их задержало нечто более сильное — страх проклятия, тяготеющий над каждым, кто переступит границу их земли. Хоу-Хоу оказал нам большую услугу, Ханс.
— Да, баас. В Стране Огней он стал христианином и воздает добром за зло, подставляя вторую щеку, баас. Ведь часто люди, умирая, становятся святыми, баас. Я это чувствовал на себе, когда вэллосы чуть-чуть нас не поймали. Помните, баас, ваш преподобный отец говорил, бывало, что если ты любишь небеса, то и небеса заботятся о тебе и вытаскивают тебя из всякой грязной ямы, в которую ты угодишь. Вот почему я теперь сижу и покуриваю, баас, вместо того, чтобы служить пищей крокодилам. Если бы мы еще не забыли алмазов, я бы сказал, что небо совсем хорошо заботилось о нас. Но было столько хлопот, что, может быть, и небо забыло о драгоценностях.
— Нет, Ханс, — ответил я, — небо предусмотрело, что если бы мы вздумали вытаскивать из лодки мешки с камнями в придачу к зелью Зикали и всему прочему, то вэллосы догнали бы нас прежде, чем кинулись бежать. Ведь они были очень близко, Ханс.
— Да, баас, понимаю, и это было очень мило со стороны небес. А теперь, я думаю, нам пора двигаться в путь. Вэллосы могут позабыть на время о проклятии и вернуться, разыскивая нас. Небо капризно, баас. Иногда оно совсем неожиданно меняет свое лицо и вдруг становится сердитым — точь-в-точь как госпожа Драмана, когда вы вчера отказались взять ее с собой в лодку.
Аллан остановился, чтобы налить себе немного слабого виски с водой, — и резко сказал:
— Вот и конец всей истории. Не знаю, как вы, а я ему рад, ибо у меня пересохло в горле от рассказа. Мы благополучно добрались до моего возка после утомительного перехода по безводной пустыне — и как раз вовремя, потому что прибыли в деревню с тремя патронами на нас обоих. Ведь нам пришлось расстрелять массу зарядов по этим хоу-хойа, когда они напали на нас на озере, а потом по вэллосам, чтобы задержать погоню. Но в повозке их у меня было еще много, и на обратном пути я убил четырех слонов. У них были очень большие бивни, которые я впоследствии продал, чем почти покрыл расходы на поездку.
— А заставил вас старый Зикали платить за быков? — спросил я.
— Нет, потому что я ему сказал, что если он только потребует, то не получит вязанки веток, которые мы срезали с Древа Видений и бережно везли всю дорогу. А так как он очень хотел получить свое зелье, то отдал мне волов задаром. Мало того, своих собственных я нашел жирными и крепкими. Зикали их вылечил. И, удивительное дело, старый мошенник уже знал почти все, что случилось с нами. Может быть, ему рассказывали те служители Хоу-Хоу, что бежали вместе с нами из страны вэллосов. Я забыл сказать, что эти господа — весьма неразговорчивые люди — исчезли во время нашего обратного путешествия. Вдруг их не стало. Я думаю, они обосновались в каком-нибудь уединенном месте и сделались знахарями. Если так, весьма возможно, что кто-нибудь из них вступил в сношения с Зикали, прежде чем я достиг Черного ущелья.
Первое, что он спросил у меня, было:
— Почему ты не привез с собой ни золота, ни алмазов? Ты мог бы сделаться богачом, а вот остался бедным, Макумазан.
— Потому что я забыл попросить о них, — ответил я.
— Да, я знаю, ты забыл попросить о них. Ты так занят был думой о том, как трудно сказать «прости» той прекрасной даме, имени которой я не знаю, что забыл попросить об алмазах. Это очень похоже на тебя, Макумазан. О-хо-хо! Хо-хо! Очень на тебя похоже! — Потом он уставился на огонь, перед которым сидел, как всегда, и прибавил: — Все-таки мне думается, что алмазы сделают тебя богатым в один прекрасный день, когда не будет больше женщины, с которой ты мог бы проститься, Макумазан.
То был удачный выпад с его стороны, ибо, как вы знаете, друзья мои, это предсказание сбылось в копях царя Соломона — не так ли? — «когда не было больше женщины, с которой я мог бы проститься».
Гуд отвернул голову, а Аллан торопливо продолжал, должно быть вспомнив Фулату и заметив, что его невольный намек причинил боль.
— Зикали был очень заинтересован всей нашей историей и оставил меня на несколько дней в Черном ущелье, чтобы я мог ему рассказать все подробности.
— Я знал, что Хоу-Хоу — идол, — сказал он, — но хотел, чтобы ты сам в этом убедился, и я видел, что тот красавец Иссикор умрет. Но я ничего ему не сказал, потому что тогда он мог умереть слишком рано, не доведя вас до своей страны, и я не получил бы моих листьев. А как бы я без них стал бы показывать картины в огне? А теперь у меня есть много листьев от Древа Видений. Мне хватит до конца моих дней. Ныне Древо сгорело, и другого такого нет на земле, и не будет. Я рад, потому что не хочу, чтобы поднялся в стране другой прорицатель, столь же могущественный, как Зикали. Пока росло Древо Видений — верховный жрец Хоу-Хоу был почти столь же велик, но ныне он мертв, и дерево его сгорело, и я, Зикали, царствую один. Вот чего я добивался, Макумазан, и вот зачем я тебя послал в страну Хоу-хойа.
— Хитер ты, старый плут! — воскликнул я.
— Да, Макумазан, я хитер, а ты прост, и сердце мое черно, как моя кожа, а твое сердце бело, как кожа твоя бела. Вот почему я велик, Макумазан, и простираю власть свою над тысячами, и желания мои исполняются, а ты, Макумазан, мал и не имеешь власти и умрешь, не исполнив своих желаний. Но в конце — кто знает? — быть может, в том мире будет иначе. Хоу-Хоу был велик, а ныне где Хоу-Хоу?
— Никакого Хоу-Хоу никогда не было, — сказал я.
— Да, Макумазан, никакого Хоу-Хоу никогда не было, но были жрецы Хоу-Хоу. Разве не так бывает со всеми богами, которых люди создают себе? Их нет и не было, но есть их жрецы, и они поднимают копье могущества и пронзают сердца великим страхом. Что значат боги, которых никто не видит, когда есть жрецы, потрясающие копьями и пронзающие сердца своих почитателей? Бог есть жрец, или жрец есть бог — как тебе больше нравится, Макумазан.