Собрание стихотворений 1934-1953
Шрифт:
Морзянкою стуча по черепам камней,
Отчаянье в крови и веру в бабью влажность
Оставьте мне меж ног, и не мешайте ей
Средь евнухов собою стать…
О, глупость возраста! Куда скажи мне деться?
Над черепом любви вдруг с неба молоток!
Ты череп, ты герой, ты труп в ангаре детства,
Ты палке всё твердишь, мол не настал ей срок,
Так я и никогда…
Но радость, господа, без стука входит в двери,
И пусть железный крест мне поперек пути,
Ни деготь города, ни темный страх потери
Не помешают мне по щебню перейти
Через расплавленный смертельный…
Я восковую свечку в купол окунаю
(Так радость или прах маячит там в окне?),
Бутон Адама вскочит, продырявив саван,
Для сумрачной любви есть всюду место мне!
Сэр череп мой, вот где твоя судьба!
Конец всему придет. И эта башня тоже,
Как пирамиды слов, как дом ветров, падет.
Мяч пнут ногой. Окаменелость кожи,
Как ночью сцена опустевшая замрет
Без солнца…
Вы люди,– вечно сумасшедшие, – как люди.
Уистлеровым кашлем ветер заражен.
И Время-тление мчит за тобой по следу,
И ты, преследуемый топотом времен,
Отдашь за шулерство любви весь этот
Поцелуеупорный мир.
13. ОТ ЖАРА ПЕРВОЙ СТРАСТИ ДО ЧУМЫ
От жара первой страсти до чумы,
От нежной той секунды до пустых
Недель, потерянных когда-то в лоне,
От распускания бутона до
Мучения срезаемых цветов,
Был и слюнявчика зеленый возраст,
И рот, над коим голод был не властен:
Мир был един. Был – нечто ветровое.
Он окрещен был струйкой молока.
А небо и земля еще казались,
Прозрачным, обдуваемым ветрами,
Одним холмом. А солнце и луна –
Одним, еще не разделенным светом...
От первого следа босой ноги
К руке, копающейся в волосах,
И к чуду только слепленного слова,
От первой и невнятной тайны сердца,
От призрака, что вдруг предупреждал,
До самых первых изумлений плоти...
И солнце стало алым, а луна
Жемчужно-серой. А земля и небо
Сошлись и встретились, как две горы.
Все тело благоденствовало. Зубы
Росли и утверждались в крепких деснах.
Предощущение мужских семян
Светилось. Кровь благословляла сердце.
Четыре ветра, бывшие одним,
В моих ушах сияли светом звука
И звуком света надо мной кричали...
И множился, и желтым был песок.
И золотилась каждая песчинка,
И для другой выплевывала жизнь.
И зелен был поющий дом. Та слива
Все время в матери моей росла.
И мальчик тот, что свету на колени
Был ею выброшен из тьмы, возрос,
И стал прислушиваться к крику бедер.
И голос голода зудел в костях,
В ветрах и в солнце...
Я начал изучать людскую речь,
Чтоб в каменные идиомы мозга
Все очертанья мыслей загонять,
Чтоб оттенять и заново сшивать
Лоскутные образованья слов,
Оставленные мертвыми, которым
В их тесном и всегда безлунном акре
Тепло словесной ткани ни к чему...
Язык беспомощен: конец ему
От расползанья рака наступает,
И подпись червяка – небрежный крест.
Я выучил глаголы сильной воли
И собственную тайну заимел.
Смысл ночи бил меня по языку.
И все единое теперь звучало
Сплетеньями бесчисленных сознаний.
Из них одно лишь изрыгало суть.
Ведь только грудь давала жар любви.
У неба, разделенного с землей,
Я научился двойственности... Шар
Двойной, родительский, легко вращался,
И возникали партитуры слов.
Так тысячи разрозненных сознаний
Давали пищу новому бутону,
Который разветвлялся перед зреньем...
Сгущалась юность. Капли слез весны
Накапливаясь, растворялись в лете
И в безымянном множестве других
Времен того же года. Только солнце –
Единое, как манна на потребу,
Согретая и скормленная мне...
14. В НАЧАЛЕ - ТРИ ЛУЧА ОДНОЙ ЗВЕЗДЫ
В начале – три луча одной звезды,
Улыбка света на лице пустом,
Укорененье воздуха; а в нем –
Ветвящейся материи спираль,
И первосолнца круглый циферблат
Вращал неразделенно Рай и Ад.
В начале – бледное факсимиле
В три слога, как неясная улыбка,
Как оттиск на поверхности воды,
И отчеканивался лик луны;
Кровь, по кресту стекавшая в Грааль,
Оставила на облачке следы.
В начале пламя яркое взвило
Из искр – все бури, грозы и шторма,