Собрать мозаику. Книга вторая
Шрифт:
Недолгое молчание. Шум, шаги, шелест бумаг, стук стаканов.
— Когда мы найдем артефакт, вы же не забудете про своего верного подданного, мой император? — заискивающий голос капитана Бейкалича вновь нарушает тишину.
— Не забуду, капитан, — холодно произнёс генерал. — Я ценю верность. Вы, главное, разговорите ее.
Гулкие медленные шаги. В мою сторону?! Только не это! Нет! Пресветлая, помоги мне! Кто такая эта «Пресветлая»? Зачем я ее зову? Но шаги приближаются…
Тихий вдох, выдох, они не почуяли еще, что я пришла в себя, потому что я уже научилась их обманывать.
— Давно она на этих цепях висит? — глухой раздраженный голос генерала.
— Два дня, мой генерал, — спокойный ответ капитана. — Без воды, еды, справления нужды.
— Вы настоящий садист, капитан, — брезгливо произнес генерал.
Капитан довольно хмыкает, как будто ему сказали комплимент.
— Сладкая девочка была, мой генерал. Жаль, что молчаливая. Не пришлось бы доводить ее до такого состояния. Теперь не развлечешься. Самому противно.
— Все же вы — чудовище, капитан Бейкалич, — еле сдерживаясь, холодно произнес генерал. — Я себя всегда считал чудовищем, но вы…
— Кому-то нужно быть чудовищем, — спокойно возражает капитан. — Кто-то должен запачкать руки в крови ради великой цели и светлого будущего нашей империи, мой генерал. Мой император… Ради своего императора я готов на все.
Молчание и удаляющиеся медленные шаги.
— Да, кому-то нужно, — с притворным лживым вздохом сожаления соглашается генерал. — Пока рано называть меня императором, капитан, — добавил осторожно. — Не торопите события.
Звук открываемой и закрываемой тяжелой двери. Я уже знала этот металлический звук. Он мог быть как спасением для меня, так и предвестником жуткой опасности.
Тишина. Тяжелая. Идеальная. Опасная. Я пока все еще не дышу. Слишком опасно. Они могли притаиться и выжидать, как делали не раз до этого. И тогда вновь начнётся то… То, от чего я переставала чувствовать себя человеком.
Кто я? Зачем я им? О каком артефакте они говорили?
Наконец, я позволяю себе расслабиться, и измученное сознание уплывает на теплых убаюкивающих волнах забвения. Я устала. Как же я устала…
Мама… Мамочка, где ты? Забери меня отсюда. Забери, пожалуйста…
Темнота накрывает меня, убаюкивает и вдруг я вижу ее. Я не узнаю ее, эту незнакомую женщину, но знаю, что это она. Моя мама. Она пришла за мной. Худая белокурая и голубоглазая женщина… без возраста, на которой темно-зеленое грязное платье с бурыми следами. Она протягивает ко мне худые руки и что-то говорит. Бледные бескровные губы шевелятся, но я почему-то не слышу ее. Я стараюсь понять, внимательно смотрю в ее глаза. Они воспаленные, красные и сухие, а щеки впалые, само же лицо серо-белое.
Я понимаю, что она зовет меня, настойчиво зовёт, но строгая женщина в золотом невесомом наряде, с золотым обручем на голове и со странными огромными золотыми глазами появляется рядом с мамой и четким сильным движением тонкой руки отправляет ее в золотой водоворот, который закручивает… закручивает маму и уносит от меня.
Я чувствую острое разочарование и панику. Всей силой измученной души я хочу за мамой в тот золотой водоворот. Мне кажется, там будет хорошо, но женщина в золотом грубо и с силой отталкивает меня от него.
— Уходи! — я отчётливо слышу громкий властный голос. — Уходи, зелёный луч! Потерпи еще чуть-чуть. Скоро твои мучения закончатся. Тебе надо потерпеть…
Я хочу крикнуть и спросить, кто она и почему так уверенно говорит это, но крик застревает в горле, и я не могу сказать ни слова. Горло словно сдавили железными тисками. Я завороженно смотрю в глаза властной незнакомки, не в силах отвести взгляд, и с изумлением вижу, что у нее три зрачка. Все три золотые и холодные. Они меняются местами, кружатся, и все абсолютно без капли участия и теплоты. Словно золотые ледяные шарики.
— Уходи! — повелительно повторяет она и поднимает изящную руку в мою сторону.
Меня тоже начинает засасывать в водоворот, но не в золотой, как маму до этого, а в темный, вязкий, холодный. Я хочу закричать, что не хочу в него попасть, что хочу туда, в тот другой — золотой, но не могу говорить и шевелиться. От вращающихся золотых зрачков сильно кружится голова, и меня все же засасывает в тёмный водоворот холода и безысходности.
Тангрия. Военный госпиталь. Настоящее время. 3202 год.
Я вынырнула из сна в холодном поту. Стояла глубокая ночь. Палата слабо освещалась настольной лампой на столе сестры Таисии, а сама сестра спала на кушетке, укрывшись одеялом. Ученого Стонича нигде не было. Ночью он уходил.
Я тяжело дышала, а сердце бешено колотилось. Облегченно прикрыла глаза. Я в палате. В военном госпитале. Этот кошмар только в воспоминаниях и в памяти. Попыталась вспомнить то, что приснилось, но не смогла. Помнила только, что сон, или даже воспоминание, были жуткими и страшными до дрожи, и очень испугали меня, но больше ничего.
Взгляд упал на стакан воды, стоящий на высокой подставке у кровати. Каждый день перед сном заботливая сестра Таисия ставила стакан воды. Я осторожно взяла его и медленно небольшими глотками выпила, постепенно приходя в себя. Вода была теплая, не освежала, но все же немного стало легче.
Затем я лежала в кровати и ещё долго мучилась без сна, то смотрела на потолок, то на лицо спящей сестры, то считала белых овечек. Совершенно измученная бессоницей, уснула только под утро, но спала все равно беспокойно, постоянно просыпаясь.
Окончательно проснулась я уже ближе к обеду. Голова ужасно раскалывалась, и во всем теле было ощущение, будто меня пинали всю ночь. Настроение было под стать самочувствию.
Ученый Стонич уже, вероятно, давно пришёл в палату и с нетерпением и волнением ждал моего пробуждения. Он обеспокоенно осмотрел меня, при этом много и недовольно ворча под нос, а затем стал упрекать меня в «идиотском» поведении, не допустимом для больной и изувеченной пленницы, которая ведет себя так, словно ей уже надоело жить. Он напоил меня противными на вкус эликсирами и приказал сестре Таисии сделать мне два укола.