Собственность и государство
Шрифт:
Точно так же и относительно обмана, надобно различать настоящий обман от такого преследования собственной выгоды, которое хотя и клонится к ущербу другого лица, но не посягает на свободное его решение. Римские юристы прямо признавали, что "в цене купли и продажи договаривающимся естественно дозволено обходить друг друга" (in pretio erntionis et venditionis naturaliter licere contrahentibus se circumvenire). Только в конце Империи дозволено было продавцу недвижимого имущества требовать уничтожения договора или доплаты, в случае если бы он продал его ниже половины ходячей цены. Это постановление перешло и в некоторые новые законодательства. Редакторы французского Гражданского Кодекса подводили такого рода договор под понятие об обмане [78] .
78
См. доклад Порталиса в прениях о Гражданском Кодексе. Порталис ссылается
Но другие законодательства подобного права за продавцом не признают. Что же касается до заблуждения, то здесь уже причина лежит не в чужой, а в собственной воле. Очевидно однако, что обязательство не может быть признано выражением моей воли, если я хотел не этого, а совсем другого, то есть если выражение воли не совпадает с действительною волею [79] . Но и тут необходимо, чтобы ошибка была фактическая, чтобы она была доказана, и чтобы она не происходила от моей вины. Иначе никакие обязательства не будут иметь прочности.
79
Римские юристы выражаются так: in omnibus negotiis contrahendis... si error aliquis intervenerit, ut aliud sentiat, puta, qui emit aut qui conduxit, aliud, qui cum his contrahit, nihil valet, quod acti sit. Dig. 44, 7, 57.
Из всего этого видно, что юристы издавна старались определить, насколько это позволяет самое существо дела, причины, нарушающие свободу человека. Но им не приходило в голову причислять к этим причинам внешние материальные обстоятельства, которые могут побудить человека заключить более или менее невыгодную для него сделку. Договор, как юридическое начало, есть формальная рамка для выражения человеческой воли. Задача законодательства заключается в том, чтобы эта рамка была достаточно широка для вмещения добровольных отношений всякого рода. Но содержание в эту рамку влагается волею сторон, и те побуждения, которыми при этом руководствуются лица, определяются ими самими, а не законом. В этом именно и состоит свобода. Эти побуждения могут быть столь же разнообразны, как разнообразна самая жизнь. Всякий договор заключается ввиду известной потребности. Эта потребность может быть больше или меньше; она может состоять в простой прихоти или в гнетущей нужде. До всего этого юридическому закону нет дела; он требует только, чтобы эти обстоятельства взвешивались самим договаривающимся лицом и чтобы решение вытекало из его собственной, а не из чужой воли. Как скоро эти условия существуют, договор может и должен быть признан свободным, ибо он составляет выражение собственного решения человека.
Между тем социалисты вопиют, что устанавливаемая правом свобода договоров есть свобода мнимая. Они утверждают, что договор рабочего с хозяином не может считаться свободным, так как хозяин, имея собственность, всегда может притеснять рабочего, а последний под влиянием нужды принужден согласиться на все условия. И не у одних рабочих отрицается свобода. "Торговля, - говорит Прудон, - существует только между свободными людьми: при иных условиях может быть сделка, совершенная с помощью насилия и обмана, но нет торговли. Свободен человек, который пользуется своим разумом и своими способностями, который не ослеплен страстью, не находится под влиянием страха, не обманут ложным мнением... Крестьянин, нанимающий землю, промышленник, который занимает капиталы, плательщик податей, который платит провозные пошлины, соляной акциз, патентный сбор, личные и имущественные налоги и проч., а также и депутата, который за эти налоги подает свой голос, не имеют ни разумения, ни свободы действия. Враги их суть собственники, капиталисты, правительство. Возвратите людям свободу, осветите их разум, так чтобы они знали смысл своих договоров, и вы увидите, что полнейшее равенство будет царствовать в мене, без всякого внимания к превосходству талантов и знания" [80] . Последнее приводится как доказательство, что талант должен быть вознагражден единственно по времени работы и не имеет права требовать себе чего-нибудь лишнего. Всякий договор, в котором не признается это начало, по мнению Прудона, не свободен. Очевидно, что с этой точки зрения свободными должны считаться только люди, разделяющие мнения Прудона.
80
Proudhon P. Qu'est се que la propriete. P., 1840. Ch. III. § 7.
Социалисты кафедры и социал-политики повторяют эти возгласы. Юридический порядок, а равно экономическая теория и практика, говорит Адольф Вагнер, в вопросе о распределении народного богатства пробавляются системою свободных договоров. Но это значит не развязать, а разрубить узел, ибо собственность и наследство признаются уже существующими, и эта
81
Lehrbuch der politischen Oekonomie... Grundlegung. S. 483.
Итак, если я нанимаю, например, повара, то договор несвободен, потому что я владелец дома, может быть даже полученного по наследству, а он имеет только свои руки и свое умение! Когда сорок лет тому назад Прудон объявил, что собственность есть воровство, это было принято, как и следовало, за парадокс софиста, любившего щеголять громкими фразами. Но теперь уже мы дожили до того, что профессор, занимающий одну из важнейших кафедр в Германии, в учебнике, назначенном для руководства юношества, провозглашает, что существование чужой собственности есть рабство и насилие. Мудрено ли, что социализм принял такое ужасающее развитие в Германии? Когда хаос царствует в умах, чего же ожидать в общественном быте?
Но если существование чужой собственности делает свободу мнимою, то в чем же состоит, по мнению Вагнера, истинная свобода? "Личная свобода вообще и свобода договоров в особенности, - говорит Вагнер, - должна получать содержание, объем, а потому и границы, смотря по потребностям общества" (стр. 305). То есть человек должен преследовать не свои цели, а общественные; он должен не сам решать, что и как ему делать, а следовать предписаниям общества; одним словом, истинная свобода, по мнению Вагнера, состоит в том, что человек из самостоятельного лица становится орудием общества. Все, от мала до велика, должны быть объявлены неполноправными и поставлены под общественную опеку. Нельзя не сказать, что подобное мнение совершенно последовательно: когда в свободе видишь порабощение, то естественно в порабощении видеть свободу.
Но при таком взгляде не надобно уже говорить о свободе труда, в том смысле как это слово понимается обыкновенно людьми; ибо свободным трудом называется тот, который основан на свободном договоре. Очевидно, что если свободный договор есть фикция, то и свободного труда на свете не существует. Это и признают последовательные социалисты, которые в существующих договорных отношениях видят только видоизменение рабства. Но Вагнер преспокойно, вслед за экономистами, распространяется о выгодах свободного труда и показывает постепенное его историческое развитие в современных обществах (§ 210-215). Мало того: он признает даже, что при существующем порядке собственности не только хозяева могут притеснять рабочих, но и наоборот, рабочие могут притеснять хозяев (стр. 547, 550), из чего явствует, что существующий порядок собственности не лишает рабочих свободы. Таким образом, все эти громкие фразы о мнимо-свободных договорах оказываются не более как пустою риторикою.
В действительности цена находящихся в обращении предметов, в том числе и труда, зависит от тысячи разных обстоятельств, вследствие которых она то повышается, то понижается. Купец может быть принужден продать свой товар крайне для себя невыгодно; но это не лишает его свободы, ибо свобода не делает человека независимым от внешних обстоятельств. Такой свободы в действительности не существует. Человек всегда находится в зависимости от окружающего мира; тем не менее, он остается свободным, если он, соображая обстоятельства, взвешивая свои нужды и средства, решает сам, а не другой за него. Свобода состоит в независимости от чужой воли и вправе определяться на основании собственного, внутреннего решения. Если при заключении договора другое лицо ограничивается предложением своих условий, не употребляя против меня ни принуждения, ни обмана, и если притом я знаю, что я делаю это, а не другое, то моя свобода остается ненарушимою, ибо я, с своей стороны, не имею права навязать свои условия другому: это было бы нарушением его свободы.
Всего менее требуется, чтобы имущественное или общественное положение договаривающихся сторон было одинаково, как хотят социалисты кафедры. Подобное требование было бы равносильно уничтожению всех договоров. Люди вступают в обоюдные сделки, именно потому что положение их не одинаковое, и они вследствие того, нуждаются друг в друге. Заем заключается, потому что у одного есть деньги, а у другого их нет; наем, потому что у одного есть дом, а другой ищет квартиры, или у одного есть рабочие руки и умение, а другой нуждается в том и другом. Во всех этих случаях договор считается состоявшимся, как скоро обе воли, каждая на основании своего собственного решения, согласны, под влиянием каких бы условий ни совершилась сделка. Можно пожалеть о человеке, который, под гнетом внешних обстоятельств, принужден продать свое имущество или свой труд за бесценок; но нельзя, иначе как метафорически, считать его несвободным. Самая невыгодная сделка может быть для него выгоднее, нежели разорение или голодная смерть, и он с радостью может за нее ухватиться. Замена же добровольных сделок общественною опекою есть не водворение, а уничтожение свободы. К этому именно ведут социализм и социал-политика.