Собственность и государство

Чичерин Борис Николаевич

Итак, все социалистические толки о мнимой свободе договоров при существующем юридическом порядке должны быть признаны пустою декламациею. Свобода состоит в праве располагать собою и своими средствами независимо от чужой воли и чужого авторитета. Это и есть то понятие, которое принято правоведением и проведено в договорном праве. Иного понятия нет и не может быть, ибо оно вытекает из самого существа дела. Поэтому невозможно видеть в существующем договорном праве только временное и случайное явление, историческую категорию, как выражается Адольф Вагнер, подражая Лассалю. Как чистое выражение свободы, существующее договорное право развивалось вместе с свободою и может пасть только вместе с свободою. Выше было доказано, что в будущем следует ожидать расширения, а не стеснения свободы. Всего более это прилагается к договорному праву, ибо священнейшая свобода человека состоит в праве распоряжаться тем, что ему всего ближе, своими действиями и своими средствами. Это и есть основание промышленного оборота.

Против

такого взгляда социалисты возражают, что в обороте свобода должна руководствоваться правдою, которая составляет основное юридическое начало; правда же требует, чтобы при обмене равное давалось за равное, так чтобы никто не получал выгоды в ущерб другому. "Торговля, - говорит Прудон, - означает мену равных ценностей; ибо, если ценности не равны, и обиженная сторона это замечает, она не согласится на обмен, и торговли не будет... Таким образом, во всякой мене заключается нравственная обязанность, чтобы один из договаривающихся ничего не выиграл в ущерб другому; то есть торговля для того, чтобы быть законною и истинною, должна быть изъята от всякого неравенства; это - первое ее условие" (Qu'est ce que la propriete, ch. HI, § 7).

В чем же состоит равенство обмена? Где тут мерило? По теории Прудона, ценность вещи определяется суммою времени и издержек, на нее потраченных; поэтому, справедливою меною может считаться лишь та, в которой меняются вещи, стоившие одинаковое количество времени и издержек (там же). Ниже мы разберем эту теорию с экономической стороны и увидим всю ее несостоятельность; здесь мы взглянем на нее с точки зрения юридической.

Точно ли договаривающаяся сторона не согласится на обмен, если она видит, что приобретаемая ею вещь стоила меньше времени и издержек, нежели та, которую она дает взамен? Возьмем сначала покупателя. Чем определяется для него цена, которую он может дать за вещь? Его потребностями и средствами, и в этом судья только он сам, и никто другой. Поэтому, если вещь никому не нужная или весьма мало нужная стоила дорого, она не найдет покупателя. Никого нельзя заставить купить вещь по цене, превосходящей то, что он готов за нее дать. Но если продавец сделает уступку, может быть найдется покупатель, и такая сделка не будет нарушением справедливости, ибо справедливою меною можно считать только ту, в которой приобретаемое соответствует потребности приобретающего. Сказать же, как делает Прудон, что цена, устанавливаемая мнением, есть "ложь, неправда и воровство", значит признать, что вещь, никому не нужная, может иметь громадную цену. Кого же закон заставит ее покупать?

Наоборот, если вещь мне нужна и я имею средства ее купить, я готов дать за нее даже больше того, что она стоила продавцу, "Что стоит алмаз, который быль найден на песке?
– спрашивает Прудон.
– Ничего; это не произведение человека - Что будет он стоить, когда он будет ошлифован и оправлен?
– Время и издержки, потраченные на него работником.
– Отчего же он продается так дорого?
– Оттого, что люди не свободны". Надобно отвечать, напротив, что он стоит дорого, именно оттого что люди свободны, и каждый волен давать за него то, что хочет, если только у него есть средства. И тут справедливость цены состоит в том, что она соответствует потребности покупателя.

С своей стороны продавец, точно так же в силу своей свободы, может просить цену большую или меньшую против стоимости вещи. Когда Прудон утверждает, что он не согласится на сделку, как скоро обмен не равен, то этому противоречит ежедневный опыт. Купец весьма охотно продает за полцены вещь, вышедшую из употребления, лишь бы она не осталась у него на руках. Скажем ли мы, что в этом случае сделка несправедлива, хотя она удовлетворяет обе стороны? Это значило бы считать справедливость не духовным, а материальным началом, признать, что она относится не к людям, а единственно к вещам. Если бы закон вздумал запрещать подобный обмен, то сделка вовсе не состоится: продавец останется с своим никому не нужным товаром, а покупатель принужден будет удовлетворять своей потребности иным, более дорогим для него путем. Но предоставьте дело свободе, и сделка состоится к удовольствию обеих сторон.

Точно так же мы ежедневно видим, что при упадке цен, вследствие уменьшения спроса или усиленного подвоза, купец продает свой товар в убыток, вместо того чтобы выжидать нового поднятия цен. Относительно товаров, подверженных порче, это даже необходимо. Если бы купец не имел права продавать их по уменьшенной цене, он лишился бы всего. Но и относительно других товаров он может находить более выгодным выручить деньги и начать новую операцию, нежели сидеть в ожидании неизвестного будущего. И тут расчет зависит исключительно от него и ни от кого другого. Закон, который воспретил бы ему продавать свой товар ниже известной цены, не только бы уничтожил его свободу, но и привел бы его к разорению.

Если же невозможно воспретить купцу продавать в убыток, то столь же невозможно воспретить ему продавать с барышом. Одно восполняется другим, и если он подчас терпит убыток, то он вознаграждает себя тем, что он иногда получает чрезвычайный барыш. Это одно, что дает ему возможность вести дело. И тут вес зависит от собственного его расчета

и от собственной его деятельности. Закон, который не ограждал бы его от убытков, но запрещал бы ему получать чрезвычайный барыш, опять же не только бы уничтожил его свободу, но нарушил бы относительно его всякую справедливость и привел бы его к разорению.

Итак, требуемое Прудоном равенство мены, на основании потраченного времени и издержек, не совместно ни с свободою, ни с справедливостью. А как скоро это требование оказывается несостоятельным, так исчезает всякое объективное мерило для определения справедливости сделок. Это признают не только экономисты, но и социалисты кафедры. В особенности это прилагается к договорам рабочих и капиталистов, которыми определяется участие каждого в доходе с производства. "Какая доля в производстве, а потому какая вышина заработной платы и какой размер барыша должны принадлежать каждому отдельному классу и каждому лицу в этом классе, - говорит Адольф Вагнер, - этого нельзя сказать вообще. Во всяком случае, ни одна из этих доль не составляет нечто постоянное". При всем том Вагнер не соглашается с тем, что справедливость удовлетворяется системою "свободных" договоров. Это значит, по его мнению, отделываться словами; ибо именно при такой системе всего более возможно притеснение одних другими. "Конечно, - продолжает он, - об этом можно судить только на основании неопределенного мерила справедливой оценки. Но и тут следует сказать, что при всей неверности суждения в отдельном случае, вообще можно установить правильное суждение для средних отношений, и этого достаточно" (Grundlegung, стр. 549).

Из чего же могут быть выведены эти средние отношения? Опять же из свободных сделок, ибо иного мерила нет. Из бесчисленного множества сделок, колеблющихся в ту или в другую сторону, вырабатывается наконец средняя, более или менее твердая цифра, которая служит мерилом цены, то есть отношения существующей потребности к существующему удовлетворению. Это и признают юристы, когда они говорят о справедливой цене: справедливая цена есть ходячая цена [82] . С нею сравниваются уклонения в обе стороны. Однако и эти уклонения далеко не всегда могут быть признаны нарушающими справедливость, ибо обстоятельства могут быть разные, и оценка их должна быть предоставлена свободе. Всякий договор представляет борьбу противоположных интересов, борьбу, которая разрешается добровольною сделкою. При отсутствии объективного мерила каждый естественно тянет на свою сторону. Которая из них возьмет перевес, это зависит от множества разных обстоятельств, судьею которых опять же могут быть только сами лица. Поэтому здесь свободе необходимо должен быть предоставлен значительный простор [83] . Только крайние случаи, то есть чрезмерные отклонения от ходячей цены, могут считаться нарушением справедливости. Таков признанный некоторыми законодательствами ущерб свыше половины, о котором было упомянуто выше. Сюда же относятся и законы о росте, о которых будет речь ниже. Но и эти крайние случаи могут считаться нарушением справедливости только по сравнению с ходячею ценою, которая сама вырабатывается путем свободы. Следовательно, свобода не только составляет источник и закон договорных отношений, но она же дает и единственное возможное для них мерило справедливости. Указывая на средние отношения, Вагнер признает ту самую свободу сделок, которую он отвергает. Когда же он при этом ссылается на воззрения времени и народа, и даже на совесть отдельных лиц и общества (стр. 542), то он этим доказывает только всю шаткость принятых им оснований. Когда вопрос идет о мериле, то есть о цифрах, непозволительно уходить в туманные общие места. В действительности воззрения времени и народа выражаются именно в добровольных сделках.

82

 "Justum pretium", "verum pretium": Cod. IV, 44,2. См. также указанный выше доклад Порталиса.

83

 Quem-admo-dum in emendo et vendendo naturaliter concessum est, quod pluris sit, minoris emerc, quod minoris sit, pluris vendere, et ita invicem se circumscribere, ita in locationibus quoque et conductionibus juris est. Dig XIX, 2, 22.

Однако и свобода договоров, как всякая другая свобода, имеет свои границы. Первая граница лежит в ней самой. Человек не имеет права отчуждать собственную свободу. Там, где существует рабство, такое отчуждение может быть признано законным. Однако уже в Риме подобный договор считался недействительным. Но отец семейства мог продать в рабство своих детей; должник продавался за долги. В средние века отдача себя в кабалу, даже с потомством, совершалась беспрепятственно. Господствовавшее в средневековом праве начало ничем не связанной свободы здесь, как и везде, вело к самоуничтожению. У нас отдача себя в кабалу была воспрещена в 1781 г., и это был первый признак наступлении нового порядка вещей. В современных законодательствах отчуждение свободы не только безусловно воспрещено, но закон всячески старается оградить свободу человека от условий, могущих ее нарушить.