Сочинения (Том 4)
Шрифт:
Рязань и Тверь постоянно колебались между Москвою и Литвою; Новгород Великий хотел быть самостоятельнее, тем более что теперь он был порадован возобновлением усобиц между самими князьями московскими. Во время этих усобиц новгородцы следовали правилу признавать победителя своим князем, но между тем давать у себя убежище и побежденному; так, в 1434 году нашел в Новгороде убежище Василий Васильевич, и в том же году видим там и противника его, Василия Юрьевича Косого.
Но последний, кроме почетного приема, не мог ничего получить от новгородцев и, уезжая от них, пограбил их волости. Угрожаемый Косым, Василий Васильевич заключил в 1435 году договор с новгородцами, по которому обещал отступиться от всех новгородских земель, захваченных его предшественниками, - Бежецкого Верха, волостей на Ламском Волоке и Вологде, а новгородцы обещали также отступиться от всего следующего великому князю и для этого обязались с обеих сторон выслать своих бояр на развод земли. Новгородцы выслали своих бояр в назначенный срок, но московские бояре не явились. Несмотря, однако, на это, открытой вражды не было; когда в 1437 году от великого князя из Москвы приехал в Новгород князь Юрий Патрикеевич просить черного бору, то новгородцы черного бору дали; с другой стороны, московский князь был занят борьбою с Косым и татарами. Но в 1441 году, когда со всех сторон было спокойно, Василий прислал в Новгород складную грамоту и повоевал волостей новгородских много вместе со псковитянами, которые опустошили новгородские владения на 300 верст в длину и 50 в ширину; двое тверских воевод были также в полках Василиевых. Новгородские воеводы с своей стороны много воевали за Волоком по земле великокняжеской; тем не менее новгородцы послали в город Демон к великому князю владыку, бояр и житых людей, которые купили у него мир на старинных
"Примите меня на своей воле". Те отвечали: "Хочешь, князь, приезжай к нам, а не хочешь, то как тебе любо".
1444 год был тяжек для Новгорода: с одной стороны напали немцы, с другой стороны тверичи неизвестно по какому поводу опустошили много пограничных волостей новгородских; тогда великий князь литовский Казимир прислал сказать новгородцам:
"Возьмите моих наместников на Городище, и я вас обороню, я для вас не заключил мира с великим князем московским". Новгородцы не приняли этого предложения, не было им обороны ни от Литвы, ни от Москвы против князя тверского, который опять взял у них 50 волостей вместе с Торжком. Плен великого князя Василия у татар придал тверскому князю еще больше смелости: он прислал своих людей и воевод на Торжок, разогнал, ограбил остальных его жителей, иных погубил, на других взял окуп, свез в Тверь 40 возов товару московского, новгородского и торжокского, из них несколько потонуло в реке. Притесняемые Тверью, новгородцы по крайней мере могли надеяться спокойствия со стороны Москвы, где опять начались усобицы; Шемяка восторжествовал над Василием, но был слаб и потому прислал поклонщиков в Новгород и заключил с ним мир на всех старинах. Шемяка недолго княжил в Москве; в новой войне его с Василием новгородцы, по словам их летописца, не вступились ни за одного и тем самым уже возбуждали неудовольствие победителя; еще более раздражали они его тем, что, по обычаю, приняли к себе Шемяку. Митрополит Иона и тут вступился в дело; несколько раз писал он к новгородскому архиепископу Евфимию и к новгородцам, чтоб они поберегли себя душевного ради устроения и тишины. Новгородцы с своей стороны присылали к митрополиту с просьбою, чтоб бил челом за них великому князю и дал для их послов опасные грамоты. Опасные грамоты были даны с тем, чтобы новгородцы отправили в Москву своих послов, людей больших, по своим делам, а чтоб Шемяка прислал своего посла с чистым покаянием бить челом своему господину и старшему брату, великому князю, и жалованья у него просить. Новгородцы прислали своих послов, людей великих, но прислали ни с чем; Шемяка прислал также своего боярина, но с такими условиями, на которые в Москве никак не хотели согласиться. Митрополит жаловался на это новгородскому владыке, зачем Шемяка посылает свои грамоты с великою высостию, о своем преступлении и о своей вине ни одного слова пригодного не приказывает. Между тем новгородцы продолжали держать Шемяку, и владыка в письмах к митрополиту оправдывал их старинным обычаем, по которому каждый князь, приехавший к св. Софии, принимался с честию, указывал, что и сам митрополит называет Шемяку сыном. Иона отвечал на это: "Прочти хорошенько все мои грамоты, какие только я к тебе писал, и вразумись, мог ли я называть сыном того князя, с которым не велю детям твоим, новгородцам, ни пить, ни есть, потому что он сам себя от христианства отлучил.
Ты сам видел грамоту, которую он написал на себя, и после сколько зла наделал, сколько крови христианской пролил? После того можно ли князя Дмитрия называть сыном церкви божией и нашего смирения? Я тебе писал и теперь пишу, что я и вместе со мною все владыки и все священство Русской земли считаем князя Дмитрия неблагословенным и отлученным от божией церкви. Ты пишешь, что прежде русские князья приезжали в дом св. Софии, в Великий Новгород, и новгородцы честь им воздавали по силе, а прежние митрополиты таких грамот с тягостию не посылывали; но скажи мне, сын, какие это прежние князья приезжали к вам, сделавши такое зло над своим старшим братом и оставя у вас княгиню свою, детей и весь кош, ходили от вас в великое княжение христианство губить и кровь проливать? Как прежде не бывало в нашей земле братоубийства и к вам с таким лихом ни один князь не приезжал, так и прежние митрополиты в Великий Новгород таких грамот с тягостию не посылывали".
Новгородцы все не слушались и держали Шемяку до самой его смерти; они должны были ждать мести из Москвы, и вот, управившись с князем можайским и татарами, Василий в 1456 году выступил в поход против Новгорода за его неисправление. В Волоке собрались к нему все князья и воеводы со множеством войска; из Новгорода также явился туда посадник с челобитьем, чтоб великий князь пожаловал - на Новгород не шел и гнев свой отложил. Но Василий не принял челобитья и продолжал поход, отправивши наперед на Русу двоих воевод, князя Ивана Васильевича Оболенского-Стригу и Федора Басенка, а сам остановился в Яжелбицах. Стрига и Басенок вошли в Русу и захватили здесь много богатства, потому что жители, застигнутые врасплох, не успели убежать и спрятать свое имение. Московские воеводы отпустили главную рать свою назад с добычею, а сами с немногими детьми боярскими поотстали от нее, как вдруг показалось пятитысячное новгородское войско. Москвичи, которых не было и двухсот, сначала испугались, но потом начали говорить: "Если не пойдем против них биться, то погибнем от своего государя великого князя; лучше помереть". Схватиться им в рукопашный бой с новгородцами было нельзя; мешали плетни и свежие сугробы; тогда воеводы придумали средство:
видя на новгородцах крепкие доспехи, они велели стрелять по лошадям, которые начали от ран беситься и сбивать всадников. Новгородцы, никогда и прежде не любившие и не умевшие биться верхом, никак не могли сладить с лошадьми, не умели действовать и длинными копьями и валились под коней своих, точно мертвые.
Московские воеводы одержали решительную победу, много перебили неприятелей, взяли в плен посадника Михаила Тучу, но других пленников было мало, потому что некому было брать их. Когда беглецы принесли в Новгород весть о своем поражении, то поднялся сильный плач, потом зазвонили в вечевой колокол; сошелся весь город на вече, и стали бить челом владыке Евфимию, чтоб ехал вместе с посадниками, тысяцкими и житыми людьми к великому князю просить о мире. Владыка приехал в Яжелбицы, стал бить челом сперва князьям и боярам, а потом уже самому великому князю, который принял челобитье, дал мир, но взял за него 10000 рублей кроме того, что получили князья и бояре. Договор, заключенный в Яжелбицах, дошел до нас здесь кроме обычных старинных условий встречаем следующие новые: 1) вечевым грамотам не быть; 2) печати быть князей великих; 3) Великий Новгород не будет принимать к себе князя можайского и его детей, князя Ивана Дмитриевича Шемякина и его детей, его матери и зятьев; и после, если какой-нибудь лиходей великим князьям приедет в Новгород, то Новгороду его не принимать, приедет ли он прямо из Московской земли или побежит сперва в Литву или к немцам и оттуда приедет в Новгород. Что оставалось новгородцам после таких условий? В Суздальской земле, как они продолжали называть новую Русь, теперь один великий князь, ибо великие князья - тверской и рязанский - по своему относительному бессилию готовы стать его подручниками или отказаться от своих владений; татары уже не вступаются в дела князей, их ярлыки недействительны; последний поход показал новгородцам их бессилие пред полками московскими: теперь эти полки постоянно будут готовы устремиться к Новгороду, ибо не будут более заняты усобицами; притом же новгородцы поклялись не вмешиваться в междоусобия княжеские, не принимать к себе врагов Василия и его сына. Новгородцы понимали всю трудность своего положения, предчувствовали приближающееся падение своего быта, и это произвело в некоторых из них неукротимую ненависть к московскому князю, отнявшему у веча печать и грамоты. В 1460 году Василий с младшими сыновьями - Юрием и Андреем - поехал в Новгород: вечники начали сговариваться, как бы убить его и с детьми; намерение не было приведено в исполнение только потому, что архиепископ Иона представил всю его бесполезность: с Василием не было старшего сына, Иоанна; смерть старого князя могла бы только возбудить всеобщую ненависть к новгородцам, навлечь на них страшную месть сына Василиева; некоторые хотели убить лучшего и вернейшего воеводу великокняжеского, Федора Басенка, но и этот замысел не удался.
Новгород был наказан за то, что давал у себя убежище лиходеям великокняжеским; но колония новгородская, Вятка, оказывала этим лиходеям более деятельную помощь и потому не могла быть забыта московским князем, когда он восторжествовал над всеми своими врагами. В 1458 году великий князь отправил на вятчан воевод своих:
князя
Другим, не насильственным, путем утверждалась власть московского великого князя во Пскове. Несмотря на то что внутренние смуты, происходившие в первую половину княжения Василиева, не позволяли московскому князю постоянно наблюдать за Псковом, жители последнего долго не прерывали связи с Москвою, прося утверждения князьям своим от великого князя московского. Так, в 1429 году псковичи прислали к Василию Васильевичу в Москву просить себе князя, и он отпустил к ним князя Александра Федоровича ростовского; потом, с 1434 года, видим во Пскове князем зятя Александрова, Владимира Даниловича, приехавшего из Литвы; во время его княжения, в 1436 году, явился из Москвы, от великого князя, князь Борис; псковичи приняли его, посадили на княжом дворе, но отправили старого своего князя Владимира в Москву; великий князь дал ему опять княжение, а Борису велел выехать из Пскова, потому что последний пролгался ему, по выражению летописца, т. е., вероятно, Борис, просясь у Василия на псковский стол, представил тамошние дела не так, как они были на самом деле. Мы видели, что псковичи усердно помогли великому князю в войне с Новгородом. В 1443 году стал княжить во Пскове князь Александр Васильевич Чарторыйский: посол московский поручил ему княжение по великого князя слову, псковичи посадили Александра на стол у св. Троицы, и он целовал крест к великому князю Василию Васильевичу и ко всему Пскову на всей псковской пошлине. Бедствие великого князя Василия и борьба его с Шемякою прервали на время связь Пскова с Москвою; псковичи теснее соединились с новгородцами; отпустивши князя своего Александра в Новгород в 1447 году, они взяли оттуда князя Василия Васильевича Шуйского-Гребенку, правнука Димитрия Константиновича нижегородского чрез сына Семена. Когда в 1454 году сын Шемяки Иван, убегая из Новгорода в Литву, приехал во Псков, то навстречу к нему вышло все священство с крестами, посадники и весь Псков приняли его с великою честию, угощали три недели и при отъезде подарили ему на вече 20 рублей. Когда в 1456 году великий князь Василий Васильевич начал войну с Новгородом, то оттуда явился гонец во Псков и стал говорить на вече: "Братья младшие, мужи псковичи! брат Великий Новгород вам кланяется, чтобы вы нам помогли против великого князя и крестное целование исправили". Псковичи, говорит летописец, взирая на бога и на дом св. Троицы и старых времен не поминая, что новгородцы псковичам никогда не помогали ни словом, ни делом, ни на какую землю, послали воевод своих на помощь Новгороду. Между тем начались у Новгорода мирные переговоры с великим князем, и псковичам оставалось только отправить вместе с новгородскими послами и своих - добивать челом последнему. Но приведение Новгорода в волю московского князя необходимо утверждало власть его и во Пскове. Здесь снова княжил теперь Александр Чарторыйский, сменивший Василия Шуйского, уехавшего в Новгород. Когда в 1460 году великий князь приехал в Новгород, то псковичи отправили к нему знатных послов с 50 рублями дару и с челобитьем, чтоб жаловал и печаловался своею отчиною, мужами псковичами, добровольными людьми. "Обижены мы от поганых немцев, водою, землею и головами, церкви божии пожжены погаными на миру и на крестном целовании", - говорили послы, после чего били челом великому князю о князе своем Александре Васильевиче, чтоб быть ему наместником великокняжеским и во Пскове князем. Василий отвечал: "Я вас, свою отчину, хочу жаловать и оборонять от поганых, как делывали отцы наши и деды, князья великие; а что мне говорите о князе Александре Чарторыйском, то и этим вас, свою отчину, жалую:
если князь Александр поцелует животворящий крест ко мне, великому князю, и к моим детям, великим князьям, что ему зла на нас не хотеть, не мыслить, то пусть будет вам князем, а от меня наместником". Услыхавши этот ответ, князь Александр не захотел целовать креста и сказал псковичам: "Не слуга я великому князю, и не будь вашего целования на мне и моего на вас; когда станут псковичи соколом ворон ловить, тогда и меня, Чарторыйского, вспомнят". Он попрощался на вече, сказал:
"Я вам не князь", - и уехал в Литву с двором своим, 300 человек боевых людей кованой рати кроме кошевых; псковичи много били ему челом, чтоб остался, но он не послушал псковского челобитья. Когда великий князь услыхал, что Александра нет больше во Пскове, то послал туда сына своего, князя Юрия. Посадники и бояре псковские встретили его за рубежом с великою честию, духовенство со крестами встретило его за городом, пели многолетие и посадили на столе отцовском, знаменовавши крестом, а посадники и весь Псков приняли его честно в княжой двор.
Потом посадники и весь Псков били ему челом: "Чтоб, господин, пожаловал, дал бы нам от великого князя и от себя наместника во Псков, князя Ивана Васильевича"
(Оболенского-Стригу), и князь Юрий пожаловал свою отчину, по приказу отца своего и старшего брата дал псковичам в наместники князя Оболенского; Юрий пробыл во Пскове три недели и два дня; псковичи подарили ему 100 рублей и проводили 20 верст за рубеж.
Таким образом, в конце княжения Василиева обозначилось ясно, куда должны примкнуть эти спорные между Москвою и Литвою области - Рязань, Новгород, Псков:
все они находились уже почти в воле великого князя московского. Но как же должны были смотреть на это князья литовские? что заставило их выпустить из рук добычу без борьбы, что помешало им воспользоваться усобицами князей московских для окончательного усиления себя на счет последних? Они не имели для этого средств, ибо если прежде сдерживались они на западе борьбою с Немецким орденом, то теперь сдерживались они еще более союзом с Польшею и потом окончательною борьбою с тем же Орденом. Мы видели, что если поляки сильно хлопотали о вечном соединении своего государства с Литвою, то в Литве хлопотали также о независимости своего княжества от Польши. На Ленчицеком сейме, бывшем в 1426 году, опять толковали о средствах, как бы помешать отделению Литвы от Польши, о котором стал снова замышлять Витовт. Но Витовт, замышляя о независимости Литвы от Польши, замышлял также и о зависимости Польши от себя. Мы видели, что в случае смерти Ягайла бездетным престол польский мог перейти к нему, но Ягайло от второго брака имел уже двоих сыновей, и королева Софья была беременна третьим ребенком; Витовт придумал средство: ославив мать, лишить и сыновей надежды на престол; в 1427 году на сейме в Городне Витовт обвинил молодую королеву в неверности Ягайлу; пыткою вынудили показания у некоторых придворных женщин, перехватили указанных виновников преступления; но королева успела очистить себя присягою, и Ягайло успокоился. Тогда Витовт стал думать о другом средстве достать независимость для Литвы и корону королевскую для себя: для этого он обратился к императору Сигизмунду. Сигизмунд, находясь в затруднительном положении по случаю войны с гуситами и турками, требовал и не мог добиться помощи от слабого Ягайла, который сам признавался, что не может ничего сделать без совета с Витовтом; вот почему императору очень хотелось сблизиться с Витовтом. "Вижу, - говорил он, - что король Владислав человек простоватый и во всем подчиняется влиянию Витовта, так мне нужно привязать к себе прежде всего литовского князя, чтоб посредством его овладеть и Ягайлом". Начались частые пересылки между Сигизмундом и Витовтом, наконец положили свидеться в Луцке, куда должен был приехать и Ягайло. В 1429 году был этот знаменитый съезд трех коронованных лиц вместе со множеством вельмож польских, литовских и русских. После празднеств начались совещания, и на одном из них император сказал следующие слова: "Я понуждаю папу, чтоб он созвал собор для примирения с гуситами и для преобразования церкви; отправлюсь туда сам, если он согласится; если же не согласится, созову собор собственною моею властию. Не должно пренебрегать также и соединением с греками, потому что они исповедуют одну с нами веру, отличаясь от нас только бородами да тем, что священники у них женатые. Но этого, однако, не должно ставить им в порок, потому что греческие священники довольствуются одною женою, а латинские держат их по десяти и больше". Эти слова императора скоро были в устах всех русских, которые превозносили его похвалами, к великой досаде католиков и поляков. Но досада последних усилилась еще более, когда они узнали о главном предмете совещаний между Сигизмундом и Витовтом: этот предмет был признание Витовта независимым королем Литвы и Руси. Сигизмунд легко успел уговорить Ягайла дать на это свое согласие, но сильное сопротивление, как следовало ожидать, оказалось со стороны прелатов и вельмож польских, у которых из рук вырывалась богатая добыча: Збигнев Олесницкий, епископ краковский, бывший везде впереди по своему характеру и талантам, в полном собрании обратился к Витовту с резкими словами, говоря, что при избрании Ягайла они руководствовались только духовным благом литовцев, владения которых не могли представить им ничего лестного, потому что были все почти опустошены и разобраны соседними владельцами. Палатин краковский, Ян Тарновский, и все другие шумно выразили свое согласие с речью Олесницкого.