Сочинения в 2 т. Том 1
Шрифт:
Нечасто исправнику доводилось думать так напряженно, как в этот день. Но сумма, обещанная Шмаевым, стоила того. А дальнейшее развитие событий заставляло придумывать все новые варианты. В послеобеденное время, в самую лютую непогодь, когда в перекрученных космах метели не было видно ни зги, весь белый, лохматый и призрачный, как привидение, в кабинет к Трифонову ввалился господин Копт.
Трифонов знал, что педантичный немец никогда и никого не навещал без приглашения в письменной форме. За пять лет, в течение которых этот ловкач промышлял в Лисичьем Байраке, — проходил шахтенки, скупал землю, разбивал огороды и торговал овощами, открывал железо-скобяные магазины, лесосклады, крупорушки и маслобойки — норовистый характер
В те годы Германия просачивалась на Украину под видом рачительных хлеборобов, огородников, шахтовладельцев, торговцев, заводчиков, основывала целые селения, которые назывались колониями, а их поселенцы — колонистами. В действительности это были ловкие, упрямые колонизаторы, их колонией постепенно становилась Украина.
С немцами-колонистами Трифонов дружил — обычно они встречали его с шумной, хотя и наигранной радостью: спешили заколоть кабана, тащили из своих погребов кувшины со сметаной и маринадами, ставили на стол четверть водки, подобострастно шептали за его спиной: «…Сам господин исправник!»
Уезжая из колонии, он обнаруживал в своих розвальнях под соломой то пару отлично закопченных окороков, то корзину яиц, то огромную банку варенья или меда. На более ощутимые подношения эти канальи, казалось, не были способны, а возможно, не догадывались, что исправник предпочел бы наличные. Вместе с подарками они учтиво подсовывали ему и две-три просьбы, которые приходилось выполнять, так как навещать этих колбасников Трифонову было все же приятно.
Из всей многочисленной деловитой компании колонистов только один Копт держался с Трифоновым независимо, даже надменно. Уже при первом знакомстве вскользь намекнул на свои дружеские связи с начальником екатеринославского губернского жандармского управления полковником Ковалевским, и Трифонов намотал это на ус… Нельзя сказать, чтобы он сразу же поверил зазнайке немцу, однако решил вести себя с ним осторожно, а при случае, если представится возможность убедиться, что Копт — враль, прижать ему, скареде, самое чувствительное место — кошелек.
Дальнейшее поведение Копта было вызывающим: совершая все новые купчие на землю и леса, он счел возможным обходиться без исправника и даже посмел на каком-то скупом обедишке заявить, что, мол, пригласил бы и господина Трифонова, однако тот будет стоить слишком дорого… Какая сверхдерзость! Будто он, Трифонов, получил когда-нибудь от этого немецкого скряги хотя бы медный пятак! А у самого, у толстосума, водятся небось десятки тысяч! Тьфу, каракатица, червь навозный! Если бы не тот намек на дружбу с полковником Ковалевским, вызвал бы Трифонов наглого скопидома да влепил бы ему по профилю всей пятерней… А полковника Ковалевского, придиру, пролазу и фанфарона, исправник хорошо знал. Тому только дай волю: съест живьем — и своего родственничка на твое место подсунет. Что же привело скареду немца прямо в кабинет исправника — без приглашения и в такой непогожий час?
Трифонов не встал из-за стола, не двинулся навстречу гостю. Копт отряхнул шубу, снял заснеженную лохматую шапку и поклонился, блеснув широкой багровой лысиной. Трифонов ответил небрежным кивком, делая вид, будто занят своими бумагами.
— Господин начальник, — мягко произнес Копт, — надеюсь, как всегда, есть гостеприимен?
— Это моя обязанность, — сказал Трифонов, усталым движением руки отодвигая на край стола папку. Какие-то
— Вы курите такой сигара? — удивленно спросил Копт.
Исправник взглянул на него строго.
— Не понимаю вопроса. Это мой любимый табак…
Немец медленно протопал к столу и, не спрашивая разрешения, грузно опустился на стул. Трифонов успел подумать; «Что, голубчик, съел фигу»? Копт порылся в кармане шубы и положил на стол небольшой продолговатый ящичек с золотой каймой.
— Вы курите фальшивка! — молвил он с искренней досадой. — Вот настоящий гаванна. Выбросьте свой отрава в печь…
Чувствуя, как кровь тяжелой волной хлынула к лицу, Трифонов склонился над столом и закашлялся насильственным кашлем. «Оплеуха… Самая настоящая оплеуха!» Однако одновременно с этой мыслью у него мелькнула и другая: «Угощение? И это от скареды Копта! Нет, голубь, сигарами меня не возьмешь».
Выпрямляясь и с трудом переводя дыхание, он сказал:
— Бронхит. К тому же застарелый. Дело понятное, — ночами, да по морозу — интересы государевы не просто охранять…
— О, я понимайт!.. Я все понимайт, — сочувственно воскликнул Копт, смеясь маленькими холодными глазками. Он снова порылся во внутреннем кармане шубы и положил на стол плотный увесистый пакет. Трифонов насторожился. Как бы случайно, однако с явным расчетом, немец быстро и крепко прижал пакет локтем к столу. По-прежнему он посмеивался…
— Я есть человек дела, — медленно, полушепотом проговорил он, наваливаясь грудью на край стола и глядя в лицо исправнику немигающими ледяшками-глазами. — О, есть большой дело, и есть маленький. Когда маленький, — вам нет к этому интерес, и у меня к вам нет интерес. Когда дело гросс, большой, — и вам, и мне интерес общий.
— Что же вы хотите? — нарочно сухо спросил Трифонов. — Предложить мне вознаграждение в виде этой коробки сигар?
Немец поежился, сделал задумчивое лицо, чуточку нахмурился, постучал себя пальцем по лбу, словно с усилием пытаясь что-то вспомнить, вспомнил и рассыпался мелким смешком:
— Есть хороший русский слово: не ломайся… Да, не ломайся! В этом пакете, господин начальник, лежат ровно две тысячи… Они лежат и думают: как бы нам, майн готт, посмотреть карман начальника? О, там будет нам хорошо!
Трифонов ощутил вдруг бурный прилив сил, но, умея владеть собой, остался невозмутимым.
— Я не люблю подобных шуток, господин Оскар Эльза Копт!
— Я извинялся… — кланяясь, покорно проговорил немец, и в этом извинении Трифонову снова послышалось: «Не ломайся»… — Итак, вы разрешал переходить на деловая часть?
Трифонов молча кивнул головой и, следя за неторопливой, осторожной жестикуляцией гостя, невольно думал: «До чего же бессмысленная физиономия! Бессмысленная, но только внешне…»
Нисколько не сомневаясь в том, что исправник согласится стать соучастником его затеи, Копт безбоязненно и обстоятельно продолжал развивать свой план. Сначала эта авантюра показалась Трифонову наивной и смешной, и была минута, когда он подумал: а не вскочить ли из-за стола, не громыхнуть ли кулаком и не отдать ли приказ о немедленном аресте этого хама? Однако что останется ему, Трифонову? Только минуты наслаждения местью? Потом толстосума Копта, конечно, выручат из тюрьмы. Потом он станет жаловаться. Такие всегда жалуются и находят высоких покровителей… Потом окажется, что он, исправник, во всем виноват… Даже в том, что немец предлагал ему взятку.