Сочинения в 2 т. Том 1
Шрифт:
— Спасибо… друзья! — наконец выговорил он. — Я этого не забуду… Прощайте.
Белобородый дед поспешно обернулся.
— Тут уж позволь, инженер, нам распоряжаться. Мы до реки тебя проведем. Там, за рекой, другая губерния.
— А велика ли разница? — усмехнулся Лагутин.
— Все-таки, — сказал дед. Он выпрямился, оглянулся на поселок. — В Байраке, инженер, мы порядки знаем… Порядки! Есть у нас тут ночной разбойник, исправник: сатана. Этот на всякую пакость годен. Вот мы и проводим тебя до реки. Там уже ждет Горлов… Вперед он ушел, чтобы с фараонами не встречаться. Говорят, надзирателя сшиб он с крыльца. А за Донцом, инженер,
Лагутин усмехнулся:
— Но разница между губерниями, дедушка, не велика. Там, за Донцом, найдется свой Трифонов.
К ним подошел Степанюк; он стоял близко в толпе и слышал этот разговор.
— Насчет другой губернии, дед, напрасно ты плетешь. Верно, Леонид Иванович, разница не велика. Мой вам совет: паспорт новый выправить и с глаз полиции — долой.
— Пожалуй, — согласился Лагутин. — Однако я не думаю, чтобы они искали меня по балкам, яругам да степям. Большая предстоит мне работа!
Дед скорбно потряс головой:
— Вот уж, гостеприимен Лисичий Байрак! Такому человеку ночью приходится уезжать… Только пускай у тебя не останется про людей наших злой думки. Люди, как видишь, с тобой, знают, что опасно…
— И опять напраслину, дед, плетешь! — недовольно прервал его Степанюк. — С нами не опасно. Мы в пятом кое-чему научились… Вот, видел?
Он отдернул полу фуфайки, и в его руке блеснула вороненая сталь. — Пускай только сунется Трифонов-сатана…
Шахтеры провожали Лагутина до старой штольни, пробитой под обрывом, на берегу. Вороной опасливо сходил на лед, фыркая и прядая ушами. Когда меж деревьев мелькнула темная фигура, он испугался и понес. Но сильный и ловкий Миша Горлов уже успел прыгнуть в сани.
— Живем, Иваныч!.. — засмеялся он, обнимая одной рукой Лагутина, другой поддерживая свой дорожный мешок. — Живем…
— Да, живем на нелегальном положении, — сказал Леонид Иванович.
Горлов лихо сдвинул на затылок шапку:
— Экая невидаль! Все равно живем!
Шахтеры стояли на берегу, глядя вслед уносившимся розвальням, и, оглядываясь, Лагутин видел, как под обрывом вспыхивали светляки.
Обыск в мазанке Калюжного закончился безуспешно. Сумку геолога Трифонов не нашел. Не было этой сумки и в руках у Лагутина, когда он вышел на подмостки Горного училища. Ясно, что ее украл Митенька Вихрь во исполнение уговора. Неспроста же Митенька столь поспешно исчез из своей новой «квартиры», даже забыв на столе деньги.
Результаты обыска нисколько не обескуражили исправника. Сумку, конечно, взял Митенька; с минуты на минуту он должен был принести ее и вручить Трифонову.
В два часа ночи агент донес, что геолог, сопровождаемый шахтерами, уехал за Донец, в Харьковскую губернию. Задержать его не было возможности, так как шахтеры, настроенные очень воинственно, были, по-видимому, вооружены. Правда, агент не видел у них оружия, однако было известно, что они никогда не обнажали его без нужды.
Трифонов понял, что агент струсил, но выговаривать ему не стал. Поскольку карты геолога остались в Лисичьем Байраке, было, пожалуй, даже лучше, что Лагутин уехал.
Копт сидел в уголке кабинета: он окончательно распарился в своей шубе и, неловко раскинув руки, дремал. Трифонов поглядывал на него раздраженно: ну, боров, решается такое дело, а эта сальная туша спит!
В приемной нервно топтался надзиратель, — он не выполнил приказания начальника, не арестовал инженера и вдобавок был изрядно помят. В наказание
В пять часов утра дежурный подал исправнику телеграмму. Сам начальник екатеринославского охранного отдела запрашивал, на каком основании было разрешено незаконное сборище в Горном училище, едва не вылившееся в бунт.
Скрипнув зубами, Трифонов скомкал телеграмму. Вот они, приятели сослуживцы! Уже успели наябедничать. Кто же это сделал? Лисица фельдшер, или тюфяк надзиратель, или, может быть, Шмаев… или сам Копт? Подлецы. Все подлецы. Все — ябеды и предатели. Каждый из них льстит, униженно кланяется, заискивает и лукавит, и каждый в любую минуту готов дать ему, Трифонову, по шее, чтобы занять кресло в этом кабинете или посадить здесь своего человека.
Он с ненавистью уставился на Копта. Какие тайные мысли хранились за этой лысиной, размером с блюдо? Не он ли затеял собрание, напичканный смальцем мешок!
А Митенька Вихрь все еще не появлялся.
В восемь часов утра Копт отбыл в свое имение. Он не подал Трифонову руки, только небрежно кивнул с порога.
Окончательно одурев от табачного дыма, Трифонов продолжал строить планы. Казалось бы, проще простого организовать погоню за Лагутиным и возвратить его в Лисичий Байрак. Для этого пришлось бы связаться с исправником Старобельска, так как теперь инженер находился на территории Харьковской губернии. Ясно, что старобельский исправник запросит указаний Харькова, а Харьков запросит Екатеринослав. Можно было действовать и наоборот — начинать с Екатеринослава. Однако не расписался бы Трифонов в собственном бессилии, если бы стал запрашивать Екатеринослав? Хорош исправник, если сам принимал участие в незаконном сборище!
Он отбросил этот план как нелепицу, достал бумагу и принялся писать донесение, решив объяснить, что организаторами собрания были почтенные люди — шахтовладельцы, и что на этом собрании ничего особенного не произошло. У него еще оставалась капля надежды, что Митенька-вор явится и положит на стол сумку.
Но Митенька не явился ни в этот, ни на следующий день, ни через неделю.
Напротив Лисичьего Байрака, за рекой Донцом, на низком лесистом берегу с давних времен обитали рыбаки и огородники-бережане. Потомки староверов, бежавших с петровской Руси, они не соблазнились заработками на шахтах, так как были послушны своим старикам, а старики считали, что рыться в глубинах, рубить «грудь земли» — дело нечистое, греховное.
Лесное и озерное приволье, воздух, настоянный на хвое, овощи, ягоды, мед, свежая рыба и дичь дарили многим бережанам долголетие. Столетние деды не были здесь в диковинку: эти обветренные, загорелые бородачи круглое лето жили на своих рыбачьих каюках и щеголяли охотничьими трофеями.
Они прилежно молились на восток, били сотни поклонов и оглашали окрестности бесконечными нудными псалмами, а молодежь с каждым годом все насмешливей относилась к их замысловатому ритуалу.
Одинокий дедушка Мефодий жил в бревенчатой избушке на самом берегу. Ему было за сто, и в этом почтенном возрасте, постоянно готовясь покинуть «юдоль печали», однако из года в год откладывая час разлуки, он окончательно уверовал в нерукотворные чудеса: в признаки, приметы, сумбурные сны, ведьм, ангелов и привидения. Окруженный подобными чудесами, старик запросто беседовал с древними пророками и апостолами.