Сочинения в 3 томах. Том 2: Хрустальная пробка. Золотой треугольник. Виктор из светской бригады. Зубы тигра
Шрифт:
«Думаю, что клюет», — сказал я Балу и Гроньяру. Стучу слегка в вашу дверь. Ответа нет. А дверь заперта на ключ.
— Ну и…? — спросила Кларисса.
— Ну, и мы ее открыли. Не думаете ли вы, что только один-единственный ключ может заставить замок отпираться? Итак, я вхожу в вашу комнату. Никого. Смежная же дверь полуоткрыта. Я проскальзываю к ней. Теперь только портьера отделяла меня от вас, от Добрека, от пачки табаку на камине, которая сразу обратила на себя мое внимание.
— Она была уже вам знакома?
— Расследование в рабочем кабинете Добрека в Париже заставило меня заметить исчезновение этой пачки табаку.
— Кроме того?
— Я знал из признаний, вырванных у Добрека в башне двух влюбленных, что в слове Мэри заключается ключ в разгадке. Конечно, это было лишь начало слова, которое я и разгадал в тот самый миг, когда меня поразило отсутствие пакета.
— Что же это за слово?
— Мериланд — табак, Мериланд — единственный табак, который Добрек курит, — и Люпен начал хохотать. — Не просто ли? А? И в то же время так хитро. Обыскали чуть не каждый уголок, отвинчивали патроны электрических лампочек, подозревая, что в них скрыта пробка. Но как могло прийти в голову мне или кому другому, как бы предусмотрителен он ни был, сорвать запечатанную бандероль со штемпелем государства, зарегистрированную отделом косвенных налогов? Подумайте только. Кто же является в таком случае соучастником подобной проделки? Администрация косвенных налогов? Нет, и тысячу раз нет. Управление акцизных сборов может иметь свои недостатки. Оно может изготовлять спички, которые не горят, и папиросы, в которых попадаются целые поленья. Но отсюда целая пропасть до предположения, что оно из злого умысла стремится укрыть список двадцати семи от законного интереса к нему представителей закона или еще лучше предохранить от Арсена Люпена. Заметьте, что для того чтобы опустить хрустальную пробку в пакет, достаточно было надавить немного бандероль, как сделал и Добрек, снять, развернуть желтую бумагу, вынуть табак, а потом, вложив пробку, в том же порядке уложить все обратно. Заметьте также, что стоило нам взять в Париже в руки этот пакет и хорошенько рассмотреть его, чтобы тотчас же убедиться, что в нем и хранится пробка. Ну, ничего. Сам по себе табак Мериланд под покровительством государства и управления косвенных налогов вещь священная, неприкосновенная. Никто не осмелился ее открыть.
Наконец он заключил:
— Так этот демон Добрек держит в продолжение месяцев нетронутый пакет. И никакие силы не возбудили в мозгу подозрения к этому безобидному кубику. Смею заметить вам, кроме того…
Люпен довольно долго еще продолжал свои рассуждения на тему о пачке табаку, о хрустальной пробке, об изобретательности и ясновидении своего противника, которого он в конце концов оправдывал. Но Кларисса, которую эти факты интересовали гораздо меньше, чем предстоявшие им шаги для спасения ее сына, еле слушала его, вся поглощенная своими мыслями.
— Уверены ли вы в успехе? — спрашивала она без конца.
— Вполне уверен.
— Но ведь Прасвилля нет в Париже.
— Его нет здесь, но он в Гавре. Я прочел вчера это в газете. Во всяком случае наша телеграмма призовет его немедленно в Париж.
— И вы думаете, что он окажет влияние на ход событий?
— Получить помилование Вошери и Жильбера он не сможет. Иначе мы бы его уже давно использовали. Но он достаточно умен, чтобы понять и оценить то, что мы ему принесли, и начать действовать немедля ни минуты.
— Не слишком ли высоко цените вы нашу находку?
— А разве Добрек не высоко ценил ее? Не знал ли он лучше всех могущество этой бумажки. Вспомните, что ему пришлось пережить только потому, что было известно, что список у него. Однако только сознание, что он может использовать его когда-либо, приводило людей в отчаяние. Разве не он убил вашего мужа? Он основал свое богатство на разорении и несчастиях двадцати семи. Еще вчера самый отважный из них д'Альбюфе перерезал себе горло в тюрьме. Нет, не беспокойтесь, за эту бумажку нам дадут все, что мы ни попросим. А мы чего просим? Пустяка… Помилования двадцатилетнего дитяти. Нас даже примут за глупцов. Как, иметь в руках такой важный…
Он вдруг замолк, заметив, что истощенная бесчисленными волнениями слушательница его заснула.
В восемь часов утра они приехали в Париж.
Дома, на площади Клини, Люпена ожидали две телеграммы. Одна от Балу, высланная накануне из Авиньона, о том, что все шло благополучно и что в условленное время они думают быть на месте. Другая от Прасвилля была помечена Гавром и адресована Клариссе:
«Невозможно вернуться завтра утром понедельник придете ко мне в контору в 5 часов. Рассчитываю вполне на вас».
— Пять часов, как поздно.
— Прекрасное время, — уверял Люпен.
— Однако, если…
— Если, хотите вы сказать, приговор будет приведен в исполнение завтра утром? Не бойтесь слов, приговор не будет приведен в исполнение.
— Газеты…
— Газет вы не читали и впредь я вам читать их запрещаю. Ничего значительного они вам не дадут. Единственно важное — это наше свидание с Прасвиллем. Вообще…
Он достал из шкафа флакончик и, положив ей руку на плечо, сказал:
— Растянитесь на кушетке и выпейте несколько глотков этого напитка.
— Что это такое?
— Средство заставить вас забыться на несколько часов, заснуть.
— Нет, нет, — отказывалась Кларисса. — Не хочу. Жильбер не может спать, не может спать, не может забыться.
— Пейте, — с мягкой настойчивостью просил Люпен.
Она уступила его просьбам под влиянием страшной усталости, охватившей ее после потрясений, покорно улеглась на кушетке и закрыла глаза. Через несколько минут она уже спала.
Люпен позвонил слуге.
— Давайте скорей газеты.
— Пожалуйте, сударь.
Люпен поспешно развернул одну из них и тотчас же увидел следующие строки:
«Сообщники Арсена Люпена».
«Нам известно из верных источников, что сообщники Арсена Люпена, Жильбер и Вошери, будут казнены завтра утром во вторник. Господин Дейблер посетил работы по сооружению эшафота. Все в порядке».
Он поднял голову с выражением недоверия.
— Сообщники Арсена Люпена. Казнь сообщников Арсена Люпена. Какое прекрасное зрелище. Какая толпа собралась бы поглазеть. Очень огорчен, господа, но занавес не поднимается. Отложено по распоряжению высшей власти… Это я — власть.
И он с гордостью ударил себя в грудь.
— Власть это — я.
В полдень Люпен получил от Балу депешу из Лиона:
«Все благополучно. Посылка прибудет без повреждений».
В три часа Кларисса проснулась.
Первым ее словом было:
— Это состоится завтра?
Он не ответил. Но его спокойный улыбающийся вид так утешил ее, что ей показалось, что все кончилось, все устроено по воле ее товарища, и в душу пролился бесконечный покой.
Десять минут пятого они ушли.