Сочинения в 3 томах. Том 3: Остров Тридцати Гробов. Графиня Калиостро. Необычайные приключения Арсена Люпена
Шрифт:
Стефан покачал головой:
— Признаюсь, я этого не понял.
— А ведь все так просто! Когда в гостиной какой-нибудь господин показывает вам фокусы или угадывает ваши мысли, вы говорите себе, что, мол, за этим кроется какая-то хитрость, у фокусника есть помощник, верно? Скажите то же самое про меня, и вы будете недалеки от истины.
— Как? У вас был помощник?
— Ну разумеется.
— Но кто же он?
— Отто.
— Отто? Но вы не отходили от нас! Когда же вы умудрились с ним договориться?
— А как я мог добиться удачи без его помощи? В сущности, в этом деле у меня было два сообщника — Эльфрида и Отто, и оба они предали Ворского: одна — из чувства мести, другой — из страха и алчности. Когда вы заманили Ворского подальше от Дольмена Фей, Стефан, я вплотную взялся за Отто. С помощью нескольких банкнот и обещания, что он выйдет сухим из воды, соглашение было достигнуто очень быстро. К тому же я сообщил ему, что Ворский забрал себе принадлежавшие сестрам Аршиньа пятьдесят тысяч франков.
— А это вы откуда знали?
— От моего помощника номер один — Эльфриды. Пока вы занимались Ворским, я продолжал потихоньку ее выпытывать, и она в нескольких словах рассказала мне все, что знала о его прошлом.
— В конечном счете, вы видели Отто всего один раз.
— Два часа спустя после смерти Эльфриды и фейерверка в дубе с дуплом у нас состоялся второй разговор, под Дольменом Фей. Ворский спал, одурманенный спиртным, а Отто стоял на часах. Вы же понимаете, я не мог упустить такую возможность поближе познакомиться с делом и пополнить свои знания о Ворском теми сведениями, которые Отто в течение двух лет собирал о своем шефе, коего он ненавидел. После этого он разряжает револьверы Ворского и Конрада, вернее, вынимает из патронов пули, а гильзы оставляет на месте. Затем отдает мне часы и записную книжку Ворского, а также пустой медальон и фотоснимок матери Ворского, который стянул несколько месяцев назад. Все это пригодилось мне на следующий день, когда я разыгрывал перед Ворским чародея в склепе, где он на меня наткнулся. Вот так мы с Отто и сотрудничали.
— Ладно, — отозвался Патрис, — но вы ведь все же не просили его убивать Ворского?
— Конечно, нет.
— Тогда откуда мы будем знать?…
— Неужели вы думаете, что Ворский не догадался под конец о нашем сговоре, который столь явно способствовал его поражению? И не думаете ли вы, что господин Отто не предусмотрел такой возможности? Уж будьте уверены, сомнений тут быть не может: получив свободу, Ворский тут же уничтожил бы своего соратника — как для того, чтобы отомстить, так и с целью забрать у того пятьдесят тысяч франков сестер Аршиньа. Но Отто должен был его опередить. Привязанный к дереву, Ворский бессилен что-либо сделать и представляет собою легкую добычу. Должно быть, Отто его ударил. Но я пойду даже дальше. Отто, по натуре трус, наверное, обошелся и без применения силы. Он просто оставил Ворского привязанным к дереву. И, таким образом, кара настигла злодея. Ну, теперь, друзья мои, вы удовлетворены? Ваше чувство справедливости утолено?
Патрис и Стефан молчали, пораженные страшной картиной, которую нарисовал перед ними дон Луис.
— Да полно вам, — проговорил он смеясь. — Выходит, я был прав, что не заставил вас вынести приговор там, когда мы сидели под дубом, прямо в лицо живому человеку! Я вижу, что, сделай я это, оба мои судьи несколько оробели бы. Да и третий судья тоже, не правда ли, Дело-в-шляпе? Ты ведь у нас такой чувствительный и ранимый! Да и я такой же, друзья мои. Мы не из тех, кто выносит приговоры и карает. Но все же поразмыслите о том, что собою представлял Ворский, с изощренной жестокостью убивший тридцать человек, и поздравьте меня с тем, что в конечном итоге в качестве судьи я выбрал слепой рок, а в качестве исполнителя приговора — негодяя Отто. Да свершится воля Господня!
Скалы Сарека на горизонте становились все меньше и меньше. Наконец они совсем исчезли в туманной мгле — там, где море сливается с небом.
Трое мужчин хранили молчание. Все они думали о мертвом острове, разоренном неким безумцем, о мертвом острове, где скоро какой-нибудь путешественник обнаружит следы таинственной и необъяснимой драмы: выходы из подземелья, сами подземелья с «пыточными клетями», зал Божьего Камня, склепы, труп Конрада, труп Эльфриды, скелеты сестер Аршиньа, а наверху, подле Дольмена Фей, где высечено пророчество о тридцати гробах и четырех крестах, — массивное тело Ворского — одинокое, жалкое, раздираемое на куски воронами и ночными птицами…
Небольшой домик в окрестностях Аркашона, в прелестной деревушке Мулло, где сосны спускаются прямо к берегу залива.
Вероника сидит в саду. Неделя отдыха и счастья вернула свежесть ее прекрасному лицу и усыпила дурные воспоминания. Она с улыбкой смотрит на сына, который, стоя неподалеку, слушает и расспрашивает дона Луиса Перенну. Иногда она бросает взгляд на Стефана, и в их глазах вспыхивает нежность.
Видно, что между ними, благодаря привязанности, которую оба они испытывают к мальчику, образовались тесные узы, делающиеся еще крепче от тайных мыслей и еще неявных чувств молодых людей. Ни разу не напомнил ей Стефан о признаниях, сделанных им в подземелье под Черными Песками. Но Вероника о них не забыла, и глубокая признательность, питаемая ею к воспитателю сына, смешивается у нее в душе с особым волнением и трепетом, в которых она безотчетно находит некое очарование.
Дон Луис, уехавший поездом в Париж вечером того же дня, когда «Хрустальная Пробка» доставила всех в домик в Мулло, сегодня утром неожиданно появился к завтраку вместе с Патрисом Бельвалем; они уже час сидят в саду в качалках, а мальчик, весь раскрасневшийся от волнения, без устали засыпает вопросами своего спасителя.
— И что вы тогда сделали?… Но как вы узнали?… А что навело вас на этот след?…
— Милый, — замечает Вероника, — ты не боишься надоесть дону Луису?
— Ничуть, сударыня, — отвечает дон Луис, который встал, подошел к Веронике и говорит так, чтобы ребенок не услышал. — Франсуа мне вовсе не надоел, я даже хочу ответить на все его вопросы. Но, признаюсь, порой он ставит меня в тупик, и я боюсь совершить какую-нибудь оплошность. Скажите, что из всей этой драмы ему доподлинно известно?
— Все, что известно мне, кроме, разумеется, имени Ворского.
— Но о роли Ворского он знает?
— Знает, но в несколько смягченном виде. Для него Ворский — это беглый военнопленный, который наслушался легенд о Сареке и, чтобы завладеть Божьим Камнем, принялся претворять в жизнь пророчество, касающееся этого камня. Несколько строк из него я скрыла от Франсуа.
— А насчет роли Эльфриды? О ее ненависти к вам? О ее угрозах в ваш адрес?
— Зайди у нас с Франсуа разговор об этом, я сказала бы, что это — слова безумной женщины, смысла которых я сама не понимаю.
Дон Луис улыбнулся.
— Объяснение несколько неполное, — заметил он. — Мне кажется, что Франсуа прекрасно понимает: некоторые фрагменты драмы должны остаться и останутся для него тайной. Главное, чтобы он не узнал, что Ворский — его отец, не так ли?
— Он этого не знает и никогда не узнает.
— Но тогда — именно к этому я и клоню — чье имя он будет носить?
— Что вы хотите этим сказать?
— Чьим сыном будет он себя считать? Вы ведь не хуже меня знаете, что с точки зрения закона дела обстоят следующим образом. Четырнадцать лет назад Франсуа Ворский вместе с дедом утонул во время кораблекрушения. Сам Ворский тоже мертв, год назад он якобы погиб от руки друга. С точки зрения закона ни тот, ни другой вообще не существуют, ведь так?