Сочинения в двух томах. том 1
Шрифт:
— Вы правы лишь отчасти. Конечно, стоит ли доказывать, как это хорошо, когда это происходит по взаимной любви… Но… Тысячи военнослужащих, еще не имеющих возможности обзавестись своей семьей?.. Мужчины — волна за волной — сходящие на берег после долгого мужского одиночества?.. Между тем как здесь, в Тулоне, все женщины, без исключения, знают о вежливости военных моряков. Разумеется — своих, французских! И если бы сейчас мы с вами согласились с их предложением… То завтра — девушки просто уверены — не услышали бы они от нас этого, к сожалению, традиционно мужского утреннего вопроса: «Как дошли до такой…» Ибо, на мой взгляд, до такой жизни дошли они вместе с нами.
Баргон замолчал. И какое-то
…Взглядами, не подобными ли этим — высветит затем писатель Клод Фаррер те противоречия естества и духа, мечты и натуры, человечности и официальной морали, которыми столь полна жизнь?
И, может, что именно такая вот радость за мать и ее малыша… затем «опрокинулась» у Фаррера болью за несчастье «таких же» (матери и сына), хотя и фантастически в сравнении с ними богатых) — в его романе «Человек, который убил» (1907 г.).
В 20-е гг. в одном из английских журналов назвали Клода Фаррера «французским Киплингом». Так, однако, связав их творчество, — сузили и диапазоны изображаемой ими жизни.
Да, конечно, взаимоотношениям расовых миров («Запад есть Запад, Восток есть Восток») посвятили значительную часть своего творчества оба эти писателя. Но, во-первых, ответ на важнейший вопрос: может ли объединить эти «миры» цивилизация, в которой изначальны лишь европейские традиции, у «французского Киплинга» куда более отрицательный, чем у его «английского оригинала».
И уже то, что Клод Фаррер (то есть, конечно, в этом случае — Фредерик Баргон) решился на такой шаг, как переход в ислам!.. Это была (как и нескольких других колониальных народов Франции) религия народа Алжира — самой большой из ее колоний. Хотя, честно говоря, не верится в искренность самого, столь необычного уверования европейского писателя. С таким же успехом он мог перейти и в буддизм.
…Судя по роману Клода Фаррера «Душа Востока» (1908), последнее было бы даже оправданнее. Ибо, отвлекаясь от сути этого романа как произведения прежде всего художественного… так сказать, оголяя его до осмысления, нельзя не увидеть, что жизнь его главных персонажей — супружеской пары (офицера-аристократа и его жены) — это олицетворение величайшей борьбы, на которую поднималась тогда Страна Восходящего Солнца. В то время как рядом, в бессилии, склонился народ-колосс (древнейшая цивилизация, китайская, после изобретения ею пороха, однако, не развивалась в «пушечном направлении» — и новые «цивилизованные» страны начали рвать Китай на части). Здесь-то и стоит задуматься о подлинной роли изображенного в романе Фаррера китайского «научного представителя» в Японии Чеу-Пе-и, о том, что на самом деле скрывалось за восточной символикой его изречений?.. Может быть, как раз то, что пригрезилось персонажу другого романа Фаррера («В грезах опиума»):
«Для его прозревших глаз слилось в одно целое прошлое, настоящее и будущее. Души желтых князей давно прошедших времен убежали из могил, плохо охраняемых гранитными тиграми, снизошли в его душу и смешались с душами князей более позднего времени, тех, которые со временем отразят грядущее нашествие белых народов».
Таким, из дальних времен, взглядом вьетского вождя — увидел Фаррер то,
Но тогда, в начале века, ни у вьетнамского народа, ни у огромного народа Китая возможностей для борьбы с колонизаторами не было. Зато… Да, этот сановный, из романа «Душа Востока», китаец, видимо, хорошо понимал: перенять оружие новейшей цивилизации, освоить его производство и успешное боевое применение могла тогда в Азии только одна страна.
…Рассуждая теперь об эпохе японского милитаризма, историки Запада (в том числе по отношению к этой стране и российские) не задаются, однако, вопросом: почему на всем белом свете из «не белых» народов лишь японцы избежали колонизации?
Теперь можно утверждать, что, начиная с последней трети XIX века, не было народа более талантливого и, одновременно, жертвенного на этом своем милитаристическом пути, чем японский. Другое дело… Да, конечно, отнюдь не в восторге были те сотни миллионов, что населяют Юго-Восточную Азию, от того качества («освободительницы желтой расы»), в каком Япония захватила к сороковым годам весь этот громадный регион. И все же тот факт, что захватчикам «желтым» — противостояли здесь захватчики из стран «белого мира», сказался явно не в пользу последних… Казалось бы, произведение Фаррера «не совсем об этом», но — показано в романе, как морально (и материально тоже) готовилась Япония к «Порт-Артуру», «Цусиме», а затем, хотя уже и за пределами романа, но — соответственно — и к разгрому американцев и англичан в Перл-Харборе и Малайзии. Тогда же, в начале века, им в этой подготовке учительствовали и сами американцы, и англичане, движимые (японцы прекрасно понимали) соперничеством с русскими в том же Китае.
И… можно ли быть уверенными, что тот апокалипсис, который вопреки всем божеским заповедям и самой военной необходимости был затем учинен белыми мстителями в Хиросиме и Нагасаки (каким прекрасным предстал последний из названных городов в романе Фаррера!) останется в будущем без ответа?.. Две Индии, буддистская и мусульманская, отдавшие столько своих сыновей в борьбе с «английской метрополией», Китай, «самоуглубленность» которого вдохновляла многих его расчленителей (в том числе и российских), Вьетнам, уже после кончины Фаррера сожженный напалмом и гербицидами, наконец — Афганистан, в котором лишь во времени не встретились (вспомним Киплинга) английские шлемы и наши «серые шинели»…
Так что, возможно — кто знает? — символичным, как просьба христианина о прощении, было это принятие Фаррером (Фредериком Шарлем Эдуаром Баргоном) ислама? Что ж… Воистину Божественными окажутся религии всех этих народов, если христианам… если они «оставят должникам своим!».
Конечно, многого, как здесь, впрямую, Фаррер не говорил, предоставляя это читателю — после того, как «развернет перед ним свои картины». И правда: член Французской Академии, автор настольной в Европе «Истории французского флота», Клод Фаррер, казалось, никак не заботился о своем «общественном кредо» как художника слова. Но согласился ли он с тем «лицом», какое общественность увидела у писателя после выхода в свет его романа «История девицы Дакс» (1907 г.)? Этому его «лицу» особенно социальное выражение придали в 20-е гг. у нас, после русского издания романа: «…автор показывает, как царящая в доме героини атмосфера ханжества и обывательского расчета тяжелым гнетом ложится на эту искреннюю натуру» и т. д.