Сочинения в двух томах. том 1
Шрифт:
Никаких опровержений в печати такому толкованию своего романа Фаррер делать не стал. Но он об этой «девице» написал второй роман («Милые союзницы», 1911 г.). Проследив судьбу своей героини (теперь в том кругу, в котором она «вращалась», имя себе она взяла другое), показывает автор, какого еще (в том числе) рода была ее «искренность»…
То есть речь в романе — о темпераменте: кому он «на счастье», а кому… В самом деле. Если слава донжуанов, даже в масштабах городского квартала или деревни, ничуть не мешает обладателям их природного темперамента устроить в этом же квартале или деревне «свой дом», то — не сдержать такового его обладательнице — означало для нее, если только не была она достаточно обеспеченной, «обслуживание» совсем другого «дома»… Ей, бывшей «девице Дакс», еще повезло: в военно-портовом Тулоне она становится содержанкой морских офицеров. Их, таких (холостых) офицеров, немало в Тулоне, они даже дружат своими, пусть временными, домами… Да, конечно, в этом, новом ее «кругу» правила жизни несколько не совпадают с общепринятыми. Например, раз уж здесь мужчина дарит перстень, а не свадебное кольцо, то он, этот мужчина, виноват сам, если уезжает слишком далеко… И, кажется, сам автор с этим согласен. Но явно он, Фаррер, не согласен с другим литератором, поэтом Тенниссоном, утверждавшим в своей английской печали, что «лучшая девушка дать не может больше того, чем есть у нее». К тому же эти женщины, жены на срок, артистичны, любят музыку и стихи, они человечны — что тоже талант… Однако, если сказать об этом романе Фаррера вообще, то его «Милые союзницы» — это трагедия женской души, взыскующей красоты и гармонии, а по существу — души безночлежной, без права на ту тихую бухту, в которой мужчина бросает якорь после бурной молодости. И, когда одной из этих «душ», оценив ее талантливость не только в постели, вдруг предлагает мужчина — очень многое повидавший на свете мужчина! — вступить с ним в брак… Видимо, глава эта в романе — лучшее во всей мировой литературе описание (в таких обстоятельствах) предложения руки и сердца.
Роман «В грезах опиума»… В предисловии Пьера Луиса к французскому изданию этого, первого, романа Фаррера говорилось об «изяществе его стиля», «мощной фантазии», «живости рассказа», «искусной композиции» — всех элементов истинного таланта.
Да, это все-таки роман, а не «сборник рассказов», как утверждали авторы упомянутой «Истории французской литературы». Единство произведения определяют здесь не сюжет и не «главный персонаж» из какой-то социально определенной ниши общества, но — состояние человека. Иллюзия полной свободы… От общества, от его запретов (при обязательной неприкосновенности, физической и моральной, «человека другого»). Обнаженность желаний… Хотя, как показывает Фаррер, это сладострастие пар на циновках — для тех, кому пока недоступно парение души, та запредельность, где мощны и едины сердце и мозг, чувство и мысль. Наслаждение неземными иллюзиями…
«Вот именно, — может сказать на это кто-нибудь из читателей, — опять это дымное тление под наркотическим девизом: «Жизнь — мечта, опий — реальность…» Опять — бег от повседневности». Но, во-первых, она, эта наша «повседневность» — не на границе ли сейчас реального и невозможного? Не еще ли это одна «эпоха» — к тем, изображение которых в романе «расцвечено экстазами и кошмарами гибельного наркоза»?..
В то время как сам Фаррер, который впрочем никогда не спорил со своими критиками, мог бы на это возразить, что его роман — это возвращение именно нетленного. Ибо нетленно все, что связано с чувством — еще дороже — чувством не массы, не толпы, а — отдельного человека. На опасение же какой-нибудь «гагары», что роман может поспособствовать нынешнему увлечению наркотиками, можно лишь рассмеяться: никакие «затяжки» не дадут той поэзии редких и действительно сильных ощущений, которые дает погружение читателя в толщу изображенных здесь «эпох».
К тому же отнюдь не апофеоз человека — такие в романе его грезы-иллюзии… Больше того, при столь красочном их изображении — не обратного ли впечатления добивается автор? Эти поднебесные, в «черных вихрях опия» миражи, которые оборачиваются кошмарами, — не обращение ли это именно к «отдельному человеку»?.. К мужчине, может, еще достаточно молодому, чтобы, вернувшись в реальность, — жить ему здесь, на земле. И к женщине — чтобы вместо особенно гибельных для нее наркотических экстазов обрести себя в гармонии любви и материнства.
Однако надо ли говорить обо всех произведениях Клода Фаррера, вошедших в это издание? Например, о его непревзойденной никем романной дилогии о корсарах. Разве что вспомним «Корсара» Джона Байрона… Но — прекрасная! — там лишь романтика. А здесь — чего стоит сам, пока еще никем из литературоведов не объясненный, финал этой дилогии: осуждение, большее, чем на виселицу — осуждение героя «его женщиной»!
Есть у Фаррера и такие произведения, после прочтения которых лучше не говорить никаких слов — просто побыть наедине с самим собой, «в тишине души». Например, — после прочтения рассказа «Дар Астарты» или, тем более, — романа «Похоронный марш». Этого романа-плача о том, что в нашей жизни могло бы быть… Да, могло бы! Но чего уже никогда не будет.
ЮРИЙ СЕНЧУРОВ
Роман. Перевод М. Коваленской
В ГРЕЗАХ ОПИУМА
Первая эпоха
ЛЕГЕНДЫ
В то время желтый император Хоанг Ти вел свой народ через пустыню. Путь был тяжел. Но то, что кожа Хоанг Ти с каждым днем становилась все более солнечной, убеждало людей в том, что они — на верном пути…
Под его началом было великое множество людей. День за днем, день за днем — мрачно шагали они за императором. А ночью ложились на голую землю. Не было у них ни верблюдов, ни лошадей и почти не было у них одежды. Кожа их отливала матовой белизной — она еще не была позлащена солнечными лучами равнин Срединной земли. Дико торчали их жесткие волосы, и почти не было заметно следов мысли на их лицах.
Никто не знал, откуда они шли; их видели великие ледяные пустыни и они направлялись к ужасному лесу, кишевшему драконами, тиграми и злыми духами, — сторожевому лесу, расположенному перед Обетованной землей, как собака перед добром своего хозяина.
Каждый вечер, когда Хоанг Ти возвышал свой шатер из кож животных, углы которого подымались подобно углам крыши, народ устремлял глаза на юг и ясно различал в далеком будущем дворцы, вздымающиеся крыши которых были также изогнуты.
И — золотисто желтой, истинно теперь солнечной была кожа их императора!
Итак, однажды вечером Хоанг Ти возвысил свой шатер на берегу чрезвычайно широкой реки, которая с этих пор стала называться Желтой — Хоанг-хо. За рекой видны были верхушки первых деревьев сторожевого леса.
Хоанг Ти дошел до самого берега мощно текущей реки и долго всматривался в лес. С черного, уже ночного, востока и до красного, в закате, запада тянулся он беспредельной, непрерывной полосой. Хоанг Ти прислушивался, как плачет лес — это ветер шумит в листве, как свистит лес — это драконы тоскуют от близости человека, как ревет лес — это тигры стали выходить из своих берлог, как только повеяло ночным холодком. Народ позади императора со страхом ощущал, как там, в лесной тьме, молчаливо слетаются злые духи. Перед ликом таких ужасов многие устрашились, и сам Хоанг Ти, не страшась, конечно, ни зверей, ни богов, трепетал на пороге той Обетованной империи, которую должен был основать.
Но вот потемнело и на западе, и Хоанг Ти вошел в свой шатер спокойно, замкнув в себе все тревоги.
И, когда взошла луна, люди, стоящие на страже, привели к императору чужестранца. Он был подобен им, только у него было шесть рук и румяное лицо 1 … Ни слова не произнес он, но — смеялся, и смех его отражал вечность. Войдя в шатер, он, еще не будучи приглашен, сел! Хоанг Ти угадал, что гость божествен. В надежде, что ему будет предложена помощь или союз с таинственными силами, он отослал своих слуг и остался наедине с гостем. Очень долго сидели они на двойном кресле из слоновой кости с инкрустациями из перламутра, созерцая друг друга.
1
Смеющийся Будда.