Сочинения в двух томах. Том 2
Шрифт:
Красноречие, талант любого рода и даже здравый рассудок и ясное суждение, достигающие выдающегося уровня и применяемые лицами значительного достоинства и тонкой проницательности,— все эти дарования представляются непосредственно приятными и обладают достоинством, отличным от их полезности. Редкость, которая столь увеличивает цену каждой вещи, также должна придавать дополнительную ценность этим благородным талантам человеческого духа.
Скромность можно понимать по-разному, даже отвлекаясь от целомудрия, которое уже рассматривалось. Она означает иногда ту мягкость и утонченность чувства чести, тот страх перед пороком, ту боязнь нарушить права других лиц и обидеть их, то опасение (pudor), которое является подлинным стражем всякой добродетели и надежной гарантией против порока и испорченности. Но в ее наиболее обычном значении она противопоставляется дерзости и высокомерию и выражает неуверенность в нашем собственном суждении и должное внимание и уважение к суждениям других
Люди вообще гораздо более склонны переоценивать, чем недооценивать себя, несмотря на мнение
Аристотеля85. Это заставляет нас более опасаться избытка первого из упомянутых качеств и относиться с особым снисхождением ко всякой склонности быть скромным и застенчивым, оценивая ее как меньшую опасность впасть в порочную крайность соответствующего рода. Подобным же образом в странах, где люди предрасположены к излишней тучности, красота индивида ассоциируется с гораздо большей степенью худощавости, чем в странах, где таковая представляет собой самый обычный недостаток. Столь часто сталкиваясь со случаями какого-либо одного вида уродства, люди думают, что они никогда не смогут слишком удалиться от него, и всегда предпочитают симпатизировать всему противоположному. Аналогичным образом если бы всегда было дозволено самовосхваление и соблюдалась максима Монтеня насчет того, что следует искренне говорить я разумен, я учен, я храбр, красив или мудр (как, конечно, мы часто и думаем), если бы было так, говорю я, то, как поймет каждый, на нас обрушился бы такой поток наглости, который сделал бы общественную жизнь совершенно невыносимой. По этой причине обычай установил правило, согласно которому люди не должны позволять себе в обществе самовосхваления или хотя бы много говорить о себе, и только среди близких друзей или людей весьма мужественного поведения считается справедливым воздать себе должное. Никто не упрекнет Морица, принца Оранского, за то, что на вопрос, кого он считает первым полководцем эпохи, он ответил: «Маркиз Спинола—второй из них»; впрочем, можно заметить, что подразумевающееся тут самовосхваление выражено лучше, чем если бы оно было высказано прямо, без обиняков и маскировки.
Надо быть очень поверхностным мыслителем, чтобы считать, будто во всех случаях следует принимать за чистую монету проявления взаимного уважения и будто человек больше был бы уважаем, если бы не знал своих собственных достоинств и совершенств. Небольшую склонность к скромности даже в сокровенных чувствах расценивают благоприятно, особенно у молодых людей, а во внешнем поведении такая склонность должна быть весьма сильной. Но это не исключает благородной гордости и самолюбия, которые могут открыто проявляться в полном объеме, когда кого-либо оговаривают или угнетают. Благородное, как называет его Цицерон, неповиновение Сократа в высшей степени прославилось во все века и, будучи соединено с обычной скромностью его поведения, составило картину яркого характера. Афинянин Ификрат, будучи обвинен в предательстве интересов своей страны, спросил обвинителя: «Совершил ли бы ты в подобном случае такое же преступление?» «Никоим образом»,— отвечал тот. «И ты можешь вообразить,—вскричал герой,— что Ификрат совершил его?» * Короче говоря, благородное самолюбие и самоуважение, хорошо обоснованные, скромно завуалированные и мужественно утверждаемые, несмотря на бедствия и клевету, являются очень возвышенными качествами, и достоинство их, по-видимому, вытекает из благородной возвышенности их чувствования или из их непосредственной приятности их обладателю; в обыкновенных же характерах мы одобряем склонность к скромности, которая есть качество, непосредственно приятное для других. Пагубный избыток первой добродетели, а именно наглость или высокомерие, непосредственно неприятен для других лиц; избыток же последней т— для ее обладателя. Так устанавливаются границы этих обязанностей.
Желание добиться славы, почета или [хорошей] репутации среди других лиц настолько далеко от того, чтобы быть порицаемым, что кажется неотделимым от добродетели, таланта и благородного настроения духа. Общество ожидает и требует от тех, кто хочет нравиться, внимательного отношения даже к мелочам. И никто не удивится, если мы обнаружим, что человек в обществе носит более элегантное платье и проявляет больше красноречия, чем тогда, когда он приходит домой и проводит время в кругу своей семьи. В чем же тогда состоит тщеславие, которое столь справедливо расценивается как недостаток или несовершенство? Оно, по-видимому, заключается в столь неумеренном подчеркивании своих преимуществ в славе и достижениях, в столь назойливом и открытом притязании на похвалу и восхищение, которые оскорбительны для других людей и слишком сильно посягают на их тайное тщеславие и амбицию. Кроме того, это несомненный признак недостатка истинного величия и возвышенности духа, которые так украшают
любой характер, ибо откуда берется это страстное желание снискать одобрение, как не из того, что у вас нет справедливого права на него и вы не можете с обоснованной уверенностью ожидать, что оно всегда
Благопристойность, или сообразность возрасту, полу, репутации и положению в обществе, может быть отнесена к тем качествам, которые непосредственно приятны для других и благодаря этому получают похвалу и одобрение. Женственное поведение мужчины и грубые манеры женщины безобразны, ибо не подобают их характеру и отличаются от тех качеств, которые мы ожидаем от каждого из полов. Они подобны трагедии в комических сценах или комедии в сценах трагических. Такие диспропорции режут глаз и, вызывая неприятное чувство у зрителя, оказываются источником порицания и неодобрения. Это то нарушение приличий, которое так подробно объясняется Цицероном в его «Обязанностях» 62.
Среди других добродетелей мы можем также выделить место чистоплотности, поскольку она естественно делает нас приятными для других и является немалым источником любви и привязанности. Никто не будет отрицать, что неряшливость в этом отношении представляет собой недостаток. И поскольку недостатки есть не что иное, как небольшие пороки, и данный недостаток не может иметь другого источника, кроме неприятного ощущения, которое он возбуждает в других, мы можем на этом примере, кажущемся столь тривиальным, отчетливо проследить источник моральных различений, в отношении которого ученые столь сильно погрязли в массе хитросплетений и ошибок.
Однако помимо всех приятных качеств, прелесть которых проистекает из истоков, которые мы можем в известной степени объяснить и оценить, остается еще нечто таинственное и необъяснимое, нечто такое, что дает непосредственное удовлетворение тому, кто его наблюдает; но как, почему, по какой причине—на определение этого последний претендовать не может. Существует умение держать себя, изящество, легкость, мягкость, и я не знаю, что еще; этими качествами некоторые люди обладают в большей степени, чем другие; качества эти очень сильно отличаются от внешней красоты и миловидности и тем не менее завоевывают наши симпатии почти столь же внезапно и властно. И хотя об изящных манерах говорят, главным образом имея в виду страсть между полами, где скрытая магия легко объяснима, но, конечно, они в значительной мере оказывают преобладающее влияние на все наши оценки характеров и составляют немалую часть личного достоинства. Следовательно, относительно этого вида совершенств надлежит положиться на слепые, но надежные показания вкуса и чувства; его следует рассматривать как часть этики, оставленную природой для того, чтобы сбить спесь с философии и заставить ее почувствовать узость ее границ и незначительность ее достижений.
Мы одобряем другого человека за его остроумие, воспитанность, скромность, благопристойность и любые иные приятные качества, которыми он обладает, хотя бы такой человек и не был нашим знакомым и никогда не доставлял нам благодаря этим достоинствам никаких удовольствий. Идея, которую мы образуем о воздействии этих качеств на окружающих, оказывает благоприятное воздействие на наше воображение и вызывает у нас чувство одобрения. Этот принцип входит также во все суждения, образуемые нами относительно манер и характеров.
ГЛАВА IX ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ЧАСТЬ /
По справедливости может показаться удивительным, что какой-то человек в Новое время находит необходимым доказывать путем тщательного рассуждения, что личное достоинство63 всецело состоит в обладании духовными качествами, полезными или приятными самой этой личности или другим людям. Можно было бы ожидать, что этот принцип пришел бы на ум уже первому примитивному и неумелому исследователю морали и был бы принят благодаря его очевидности без каких-либо рассуждений или споров. Все, что так или иначе ценно, столь естественно попадает в рубрику полезного или приятного (useful or agreeable, the utile or the dulce), что нелегко представить себе, почему мы должны всегда искать еще чего-то и рассматривать этот вопрос в качестве предмета тщательного исследования, или изыскания. И поскольку каждая полезная или приятная вещь должна обладать данными качествами по отношению или к самой этой личности, или к другим людям, то полное изображение или описание достоинства кажется чем-то возникающим столь же естественно, как тень, отбрасываемая солнцем, или образ, возникающий от отражения чего-либо в воде. Если земля, на которую ложится тень, не вспахана и ровна и поверхность, от которой отражается образ, спокойна и безмятежна, то немедленно без какого-либо искусства или усилий будет получено точное отображение фигуры. И, по-видимому, разумно допустить, что системы и гипотезы исказили наше естественное понимание, если столь простая и очевидная теория могла так долго ускользать от самого тщательного исследования.