Сочинения в двух томах. том 2
Шрифт:
Жан-Франсуа Фельз поднялся при этих словах. Он облокотился на циновку и чуть было не забыл учтивость.
— Что говорите вы, Пе- и Та-дженн? Русский флот разбит? Уничтожен? Разве…
Он спохватился вовремя, вспомнив, что совершает чудовищное нарушение приличия, задавая вопрос хозяину дома; снисходительный Чеу-Пе-и поспешил говорить, маскируя таким образом неучтивость гостя.
— Мне сделано много донесений. Ничто существенное не ускользнуло от меня. Угодно ли будет вам выслушать точное сообщение?
Фельз уже овладел собой.
— Мне угодно будет, — ответил он, — выслушать все, что вы почтете за благо сообщить мне.
— Итак, закурим, — сказал Чеу-Пе-и. — И дозвольте моему личному секретарю, которому не чужд благородный язык Фу-ланг-сан, прийти сюда и одолжить нам свет мудрости своей для чтения и перевода всего, что полезно знать из сегодняшних донесений.
И из рук мальчика, преклонившего колени у его изголовья, он взял трубку; то же сделал и Жан-Франсуа Фельз. И клубы серого дыма смешались над лампой, украшенной мухами и бабочками из зеленой эмали.
У ног курильщиков личный секретарь, очень старый человек, в шапочке с коралловым шариком, читал гортанным голосом, непривычным к европейским звукам…
— Фенн Та-дженн, — сказал Чеу-Пе-и, когда закончилось длинное чтение, — вы вспомните, быть может, разговор, который был у нас здесь на другой день после вашего прибытия в этот город. Вы спросили меня тогда, должно ли Восходящее Солнце погибнуть в борьбе с Оросами. Я ответил вам, что не знаю, да что это и вовсе не важно.
— Я прекрасно помню, — сказал Фельз. — Ваша снисходительность даже удостоила меня обещания потолковать снова об этой безделице, когда настанет время.
— Ваша память безукоризненна, — сказал Чеу-Пе-и. — Хорошо же!.. Думаю, что едва ли будет более подходящее время, чем сейчас. Вот, Восходящее Солнце не только не погибло, но торжествует. Мы сможем на досуге исследовать истинную ценность такой победы. И если наше исследование покажет нам, что ценность ее ничтожна, то мы будем вправе утверждать, что эта война — безделица и что исход ее лишен всякого значения.
Фельз отложил горячую трубку и, припав щекой к кожаной подушке, устремил взгляд на хозяина. Чеу-Пе-и снова закурил и начал:
— Написано в книге Менг-Тзы: «Вы предпринимаете войны; вы подвергаете опасности жизни вождей и солдат; вы навлекаете на себя вражду князей. Находит ли ваше сердце радость в этом? Нет. Вы действуете так единственно преследуя вашу великую цель: вы желаете раздвинуть границы вашего государства и подчинить вашим законам чужеземцев. Но преследовать такую цель такими средствами это — карабкаться на дерево, чтобы ловить рыб. Сила, противящаяся силе, не производила никогда ничего, кроме разрушения и варварства. Достаточно стараться управлять благодетельно страной. Тогда все офицеры, в том числе и чужеземные, захотят иметь должности в вашем дворце. Все земледельцы, в том числе и чужеземные, захотят обрабатывать ваши земли. Все купцы, как странствующие, так и оседлые, захотят торговать на ваших рынках. Если таково будет их намерение, кто сможет остановить их? Я знаю князя, который властвовал первоначально над территорией в семьдесят ли, а затем стал царствовать над целой империей».
Чеу-Пе-и торжественно подчеркнул эту цитату глубоким гортанным звуком.
— Написано в книге Кунг-Тзы. «Княжество Лу склоняется к упадку и разделяется на несколько частей. Вы не умеете сохранить его единства; и вы думаете собрать в нем ополчение. Боюсь, что вы встретите большие затруднения не на границе его, а внутри вашего дома».
Чеу-Пе-и повторил свой почтительный гортанный возглас, закрыв глаза.
— Мне кажется, — продолжал он, — что этот текст одинаково приложим и к побежденной империи Оросов и к победившей Стране восходящего солнца Каждый народ, вступающий в бесполезную и кровавую войну, отказывается от своей старинной мудрости и отрекается от цивилизации. Поэтому не имеет решительно никакого значения, побьет ли новая, варварская Япония новую, варварскую Россию. Точно так же никакого значения не имела бы победа России над новой Японией. Это была борьба полосатого тигра против пятнистого тигра. Исход этой борьбы лишен интереса для людей.
Он прижался беззубым ртом к нефриту трубки, которую протягивал ему коленопреклоненный мальчик, и одной затяжкой втянул весь серый дым.
— Лишен интереса… — повторил он.
— Моя память, — продолжал он после некоторого молчания, — совершенно не верна и не точна. Но во время разговора, который мы имели с вами на другой день после вашего прибытия в этот город, вы произнесли слова столь памятные, что, несмотря на слабость моей памяти, я не мог забыть их. Вы остроумно сравнили империю с драгоценным сосудом, в котором древнее учение. И вы, не без основания, боялись за участь бесценной жидкости, хранимой в хрупком сосуде. Действительно, если империя будет порабощена, что станется с древним учением! На этот весьма философский вопрос бедность разума моего не позволила мне ответить тотчас же. Сегодня, после десяти тысяч размышлений, я отвечаю, опираясь на события. Бессмертие старинного учения не связано с преходящей жизнью империи. Империя может быть порабощена: если Сын Неба исполнил свой долг до конца, соблюл обычаи, пять законов нравственности и три необходимых добродетели, а именно: человечность, осторожность и силу духа; если каждый принц, каждый министр, каждый губернатор, каждый простолюдин тоже выполнили свой долг, соблюли обычаи, пять законов нравственности и три добродетели, то совершенно безразлично побеждена ли империя или победила. Совершенно безразлично живы ли все обитатели или мертвы. Если они померли, то их переживет безукоризненный пример их жизни, и даже враги их принуждены удивляться им и следовать примеру. А бессмертие старинного учения от этого возродится и возобновится. Напротив, нация, отклоняющаяся от Неизменной Средины, во имя какой-нибудь временной выгоды, преходящего успеха, кажущейся славы или мнимого преимущества, теряет свое доброе имя и честь и оставит в истории только загрязненный след, способный соблазнить и другие народы до тридцатого и шестидесятого поколения.
Он остановился и заключил:
— Что значит материальная судьба одной нации перед лицом нравственной эволюции всего человечества?
Высказав это суждение, он выкурил, одну за другой, две трубки. И так как зелье наполнило его душу снисходительностью, он улыбнулся:
— Царство восходящего солнца слишком юное, не знает этого. Оно знало бы, если бы, подобно Срединной Империи, прожило десять тысяч лет, от года к году накопляя мудрость.
Фельз слушал молча. Но так как Чеу-Пе-и больше не говорил, то приличие требовало, чтобы гость теперь нарушил молчание. И гость вспомнил об этом.
— Пе- и Та-дженн, — сказал он, — вы мой старший брат, очень старый и очень мудрый. И я, конечно, не возражу ни на одно слово из всего того, что вы сказали. Как и вы, я думаю, что Страна восходящего солнца — молодая страна. Молодые страны подобны молодым людям: они любят жизнь преувеличенной любовью. Чтобы не умереть, Страна восходящего солнца отклонилась от Неизменной Средины. Ее извинение — в красоте жизни и в уродстве смерти. Пе- и Та-дженн, я, ваш младший брат, не такой умудренный годами, как вы, позволю себе высказать предположение, что любить жизнь — есть добродетель.
— Да, — произнес тот, не отрываясь от трубки. — Но никакая добродетель не должна выводить людей из Неизменной Средины, из пределов Первозданного Закона, основания и подножия общества… и Вселенной.
Он откинулся на спинку и прикоснулся затылком к кожаной подушке. Его рука с неимоверно длинными ногтями поднялась к потолку.
Серый дым наполнял теперь всю курильню пахучим туманом. Над этим туманом двенадцать фиолетовых фонарей сверкали, как сверкают звезды в туманную ноябрьскую ночь. Протекло несколько часов, густых и непрозрачных, как молоко.