Сочинения в двух томах. том 2
Шрифт:
Она говорила с большей развязностью, чем прежде. На ней было платье стиля Людовика XV из розового расшитого муслина на розовом же чехле. На голове ее красовался капор, подвязанный большим бантом. Она опиралась на зонтик с «falbalas» розовым, как и платье. И в этом одеянии, рассчитанном на рост женщин, которых встречаешь в «Pre Catalan» или «Armenon-ville» 34 , она казалась маленькой, маленькой…
Фельз трижды откашлялся и пытался начать:
— Я вернулся…
34
Рестораны в Париже.
— Хе! — сказала маркиза Иорисака. — Я так довольна, что вы вернулись!
— Я вернулся… — повторил Фельз.
И он смолк, глядя в упор на молодую женщину.
Она улыбалась. Но, очевидно, глаза Фельза говорили в эту минуту красноречивее, чем его рот. Улыбка сразу исчезла с красивых, накрашенных губ, и на косых узких глазах тревожно забились ресницы:
— Вы вернулись?..
Между завязками капора, под розовым тюлем, лицо, сразу изменившееся, приобрело ярко азиатский характер.
Четыре секунды протекли, медленные, как четыре минуты. Тонкий голосок снова заговорил, но он уже не пел, став странно ровным, монотонным, серым:
— Вы вернулись… чтобы?
С трудом Фельз закончил:
— Чтобы сообщить вам, что вчера… около Тсусимы, произошло большое сражение…
Послышалось шуршание шелка. Пышный зонтик упал и остался лежать на полу.
— Очень большое сражение между японской и. русской эскадрами… Вы еще не знали об этом?
Он остановился, чтобы перевести дыхание. Прислонившись к стене, неподвижная и немая, маркиза Иорисака слушала…
— Нет, вы не могли еще знать… Очень большой бой! И, конечно, очень кровавый, много раненых…
Она не двигалась, не говорила. Она все еще стояла, прислонившись к стене, и глядела в лицо мрачному вестнику.
— Много раненых… Так, среди них, кажется, виконт Хирата…
Она не двинулась.
— И сам маркиз Иорисака…
Ни малейшей дрожи.
— И капитан Герберт Ферган…
Ее ресницы не дрогнули.
— Ранены…
Слова путались и застревали в горле Фельза.
— Ранены… очень тяжело…
Ужасное слово не хотело вырываться наружу. Прошло еще четыре секунды.
— Умерли, — сказал Фельз очень тихо.
Он раскрыл руки, готовый поддержать жертву. Ему приходилось видеть, что женщины падают в обморок в подобных случаях. Но маркиза Иорисака не упала в обморок.
Тогда он немного отодвинулся. Все еще неподвижная, она казалась пригвожденной к стене, распятой. Она была очень бледна и казалась сразу выросшей.
— Умерли, — повторил Фельз, — славной, героической смертью.
И он смолк, не находя больше слов.
Тогда… накрашенные губы зашевелились. На всем застывшем, оледеневшем лице одни только губы сейчас жили вместе с глазами — широко открытыми, похожими на две траурных лампады:
— Поражение?.. Или победа?
— Победа! — сказал Фельз.
И вдруг, не поняв сам почему… будто чем-то сейчас в ней, в этой женщине, завороженный, Жан-Франсуа Фельз заговорил с необычным для себя воодушевлением:
— Решительная победа: погиб весь русский флот. От него остались одни обломки. Не зря герои пролили свою кровь. Япония отныне торжествует!
Краска медленно прилила к бледным щекам. Маленький ротик опять заговорил, тем же серым и спокойным голосом:
— Благодарю! Прощайте!..
И Фельз поклонился и отступил к двери.
На пороге он остановился, чтобы еще раз поклониться…
Маркиза Иорисака не двинулась… Она стояла прямая и застывшая, неузнаваемая, непостижимая — азиатка от головы до пяток, настолько азиатка, что даже как-то не замечалась ее европейская одежда. И стена, обтянутая шелком, служила ей фоном, на котором она казалась теперь большой, большой, большой…
XXXIV
Над храмом O-Сува, в маленьком парке холма Ниши, среди вековых камфарных деревьев, кенов и криптомерий, с которых все еще свешивались глицинии, Жан-Франсуа Фельз пробродил целый час…
Да, именно сюда, после того, как за ним закрылась дверь виллы Цапли, — закрылась, как закрывается дверь склепа, пришел он… Поднялся по восточной аллее до вершины холма… Спустился с него по западному склону… Он останавливался на поворотах дороги, любуясь зелеными ущельями и городом цвета тумана, раскинувшимся у бухты цвета стали… Он заглянул во дворы и сады большого храма… Он прошелся по южной террасе, обсаженной шпалерами вишневых деревьев…
И всюду, как бы в обрамлении этих пейзажей, он видел образ женщины, прислонившейся к стене… Он видел Японию!
Теперь он покинул маленький парк. Очень усталый, он хотел вернуться в город, на борт «Изольды», и отдохнуть, наконец, в своей каюте от этого, слишком долгого путешествия… Но таинственная одержимость заставляла его блуждать, не давая ему выйти на верный путь. Он взял направо, вместо того, чтобы повернуть налево. И он снова вышел к холму Цапель, в сотне шагов от дома скорби.
Он остановился и собирался повернуть назад. Спешный шаг курумайи заставил его поднять голову. Он услышал свое имя:
— Франсуа. Это вы?
Десяток курум приближался бегом, нагруженный светлыми туалетами и жакетами, украшенными орхидеями. Здесь был весь американский Нагасаки с мистрис Хоклей во главе, более прекрасной, чем когда-либо, в розовом муслиновом платье, — почти таком же, какое Фельз видел на маркизе Иорисака.
Курума мистрис Хоклей внезапно остановилась, и все остальные курумы, останавливаясь, почти налетели одна на другую…
— Франсуа! — сказала мистрис Хоклей. — Ужели вы на самом деле вернулись? Я счастлива видеть вас. Поедемте с нами: мы отправляемся все вместе пикником в какую-то рощу, известную князю Альгеро. И мы должны захватить здесь маркизу Иорисака…