Сочинения в двух томах. том 2

Фаррер Клод

Хотя полковник Эннебон и упомянул о сюрпризе, — вряд ли визит его супруги был для него такой уж неожиданностью.

Это был человек лет пятидесяти с небольшим, хотя на вид ему нельзя было дать больше сорока. Роста он был небольшого, но сложен очень пропорционально. Бритое лицо можно было бы назвать красивым, если бы лоб не был так широк, губы так тонки, а серые глаза так пронзительны. Почти всегда на его лице играла не совсем естественная улыбка, в которой ясно можно было понять элементы иронии и доброжелательства. Впрочем, доброжелательство это вряд ли было столь искренним, как ирония. О, ни в коем случае полковника Эннебон

нельзя было назвать злым человеком — то есть злым в смысле наклонности причинять людям страдания. Но столь же мало полковник Эннебон был склонен доставлять людям радость, если сам он от этого не имел никакой выгоды. Во всяком случае ум, проницательность и хладнокровие были господствующими чертами в его характере, уступавшими, быть может, только одной, выраженной еще резче, — честолюбию. Честолюбие, глубокое и расчетливое, было главной, быть может, даже единственной движущей силой в его жизни.

Он поднялся со своего места и пододвинул кресло к посетительнице. Но когда она протянула ему обе руки, он взял только правую и учтиво поцеловал ее без дальнейших излияний.

— Анри, — прошептала госпожа Эннебон, прислонившись к креслу вместо того, чтобы сесть в него, — Анри, я вас столько лет не видела…

— Столько лет!.. — полугалантно и полунасмешливо запротестовал полковник-супруг. — Позвольте мне вам не поверить. Я нахожу, что вы теперь моложе, чем были раньше. Только глядя на вас, я замечаю, насколько сам постарел.

Мадам Эннебон попробовала улыбнуться, затем, покачав головой, сказала:

— Анри, наша дочь замужем. Думаете ли вы когда-нибудь об этом?

— О, еще бы! — сказал он. — Конечно, думаю. Вы имеете в виду тот самый брак, который заставил вас обеих покинуть свои Капуи, чтобы встретиться в Бруттиуме со стариком Ганнибалом?

Он сухо засмеялся, указывая при этом кончиками пальцев на стены своего кабинета, обитые старинным серебристым брокатом с широким бордюром. Полковник Эннебон был очень богат, даже богаче своей жены. Старый бретонский дом, в котором он проживал, был, по его указаниям, превращен в чрезвычайно изысканный и комфортабельный особняк. Ничто не напоминало последнего убежища великого карфагенянина в Италии. Впрочем, госпожа Эннебон сейчас мало интересовалась Ганнибалом и его зимовкой в Бруттиуме. Она только вглядывалась в глаза полковника и еле заметную насмешливую складку на его лбу.

— Анри, — сказала она вдруг почти смело, — Анри, неужели вы действительно ничего не знаете?

Когда полковнику Эннебону смотрели в глаза, он их никогда не отводил в сторону.

— Действительно ли я ничего не знаю? — повторил он не торопясь. — Действительно, я очень много знаю.

Госпожа Эннебон задрожала.

— Конечно, — сказала она, — вы знаете, что Изабелла, ее муж и я были недавно вместе в Риме?

— Конечно, — ответил полковник.

— И, быть может, вы знаете также, что мы оттуда вернулись… и… как мы вернулись?

— Быть может.

Лицо его оставалось совершенно спокойным.

Мадам Эннебон колебалась.

— Анри, может быть, вы знаете также?..

На этот раз он перебил ее, слегка пожимая плечами… о, только слегка и весьма вежливо:

— Ну да, конечно, конечно, моя дорогая… Я думаю, вы уже достаточно знаете меня, чтобы заранее предполагать, что я всегда все знаю, что мне полезно знать.

Она спросила его с большим оживлением:

— Изабелла вам писала?

Он удивленно приподнял брови — правую немножко выше, чем левую.

— Разве моя дочь не имеет права писать мне? Во всяком случае, писала она мне или нет, — вас это не касается.

Затем, небрежно откинувшись в свое кресло, он заметил:

— Но все это только приближает меня к вопросу: чему я обязан удовольствием и честью видеть вас у себя. Прошу вас говорите прямо, без предисловий. О чем вы хотите спросить меня, дорогая?

Госпожа Эннебон неизбежно должна была объясниться.

Во время ее объяснений полковник Эннебон сидел, опершись локтем о стол и рукою подпирая подбородок. Он не проронил ни одного слова, а только слушал с обычной улыбкой на губах. Взгляд его был неподвижен. Лишь когда мадам Эннебон кончила, он заговорил сам.

— Все это глупости, — сказал он спокойным, почти ласковым тоном, — глупости и вздор! Ах, бедняжка Кристина, я узнаю вас в этой ужасной истории! Вы мне немножко напоминаете того, кто бросился в реку, чтобы спастись от дождя. Впрочем, все это дело меня мало касается. Я не испытываю ни малейшего желания вмешиваться в ваши отношения с дочерью и зятем. Впрочем, если вы меня к этому вынудите, мне все-таки придется вмешаться… Кстати, каковы ваши намерения? Я, очевидно, очень недогадлив, потому что до сих пор не сообразил, с какою, осмелюсь сказать, заднею мыслью вы явились ко мне. Ведь у вас должна была быть какая-нибудь определенная цель, чтобы предпринять в эту милую ноябрьскую погоду путешествие ко мне — на расстояние в пятьсот шестьдесят шесть километров от Парижа.

Она закашляла, словно подыскивая подходящие слова для ответа. Прежде, чем она успела найти их, он продолжал:

— Несомненно, вы приехали сюда не для того только, чтобы рассказать мне все это… В таком случае ваша поездка была бы совершенно излишней… Столь же мало вы нуждаетесь, конечно, и в моем совете…

Она искренне удивилась:

— Отчего я не нуждаюсь в совете?

Он ответил, улыбаясь по-прежнему:

— О, дорогой друг, в совете нуждается только тот, кому предстоит выбор между двумя решениями, а у вас ведь выбора никакого нет, не правда ли? А следовательно…

Она посмотрела на него вопросительно.

— Ну да, конечно! — сказал он, причем насмешливая складка на его лбу еще несколько углубилась. — Быть может, я ошибаюсь, но и в самом деле, я не вижу для вас никакого другого исхода, кроме одного — услать молодую чету как можно дальше, а самой никогда больше не встречаться с господином де Ла Боалль.

Госпожа Эннебон так тряслась от волнения, что и полковник, сколько он ни старался придать себе рассеянный и равнодушный вид, тоже невольно начал волноваться. Даже его всегда ровный голос на несколько секунд изменился: казалось, полковник почувствовал к госпоже Эннебон некоторое сострадание…

— Кажется, я задел ваше больное место? Я знал это и потому прошу извинения: я слишком легко говорю о вещах, которые так сильно волнуют вас. Если бы нас слышали посторонние люди, они наверное сказали бы, что в мое ремесло мужа не входит суждение о романах моей жены. Что делать?.. Увы, признаюсь в отсутствии такта! Я уже больше не парижанин, хотя, быть может, скоро снова стану парижанином.

Он не без намерения сказал эти несколько последних слов. Но госпожа Эннебон не расслышала их. Он незаметно пожал плечами, а затем продолжал в тоне полнейшего безразличия: