Сочинения великих итальянцев XVI века
Шрифт:
В своих соображениях об истории Макиавелли постоянно обращался к волновавшей его теме — роли народа. Понятие «народ», которым оперирует Макиавелли, включает не всех, кто трудится, а лишь средние слои горожан (в отличие от низов — «плебс») и крестьянство (эту категорию населения он одним из первых отнес к понятию «народ»). Макиавелли считал народ подлинным творцом истории, противопоставляя ему, с одной стороны, знать с ее децентрализаторскими и олигархическими устремлениями, а с другой стороны — плебс, не способный, как он полагал, быть прочной опорой политики, направленной на удовлетворение интересов всего общества. Стержень его политической концепции — «народный» или «новый», государь, который опирается на вооруженный народ, выражает его волю и создает «новый принципат», не похожий ни на уже существующие в Европе абсолютистские государства, ни на региональные итальянские монархии. В «Истории Флоренции» Макиавелли связывал установление гражданских свобод Флорентийской республики с активностью народа, а многие беды ее считал следствием своекорыстных политических действий знати.
В трактате «Государь» Макиавелли приходит к выводу, по его собственным словам, «противоречащему общему мнению, полагающему, будто народ, когда он находится у власти, непостоянен, переменчив и неблагодарен». В этой связи он пишет: «Я утверждаю, что народ грешит названными пороками ничуть не больше,
Возвеличивая народ как творца истории, Макиавелли отнюдь не стремился принизить роль сильной личности. По его убеждению, творцом «нового принципата» может быть лишь подлинный герой, личность, наделенная доблестью, умом и волей, способная трезво оценивать реальную действительность и принимать правильное, мудрое решение. Эти качества, полагал Макиавелли, необходимо развивать не только тем, кто претендует на руководство государством, но и каждому человеку, стремящемуся успешно противоборствовать Фортуне. В этике он продолжил традиции гражданского гуманизма XV в. с его идеями патриотизма, служения общему благу, но в то же время создал свою концепцию доблести, включающей черты сильной личности, руководствующейся разумом, тщательно взвешивающей все обстоятельства, прежде чем принять решение. Новаторство Макиавелли в политической мысли заключалось, в частности, в отказе связывать действия политиков, направленные на достижение «государственного интереса», с нормами христианской морали. Этика не должна быть помехой в межгосударственных отношениях, полагал он, политикам следует опираться лишь на трезвую оценку реальности, сообразуя с ней свои действия. Если цель — создание сильного государства, то, разумеется, стремиться к ее достижению нужно благородными средствами, однако если этот высокий идеал недостижим в условиях существующей реальности, то допустимы любые средства, считал Макиавелли. Однако нужно подчеркнуть: жесткие методы правления с включением коварства, обмана, подкупа, предательства, взятые в отрыве от патриотической цели, которой руководствовался Макиавелли, создавая «Государя», были абсолютизированы в последующей политической мысли и получили название «макиавеллизм». Политическая концепция Макиавелли и макиавеллизм не тождественны — именно последний часто служил основанием для критики смелого мыслителя, особенно со стороны церкви. И в такой критике церкви не было случайности. Одна из отличительных черт мировоззрения и творчества Макиавелли — последовательный антиклерикализм. В притязаниях главы католической церкви на светскую власть Макиавелли видел главное зло Италии, на протяжении многих столетий лишенной государственного единства. Свою мысль он раскрывал на широком историческом материале. Проблеме церковных государств посвящены яркие страницы его трактата «Государь». Макиавелли писал, например: «Нам остается рассмотреть церковные государства, о которых можно сказать, что овладеть ими трудно, ибо для этого требуется доблесть или милость судьбы, а удержать легко, ибо для этого не требуется ни того, ни другого. Государства эти опираются на освященные религией устои, столь мощные, что они поддерживают государей у власти, независимо от того, как те живут и поступают... Однако же меня могут спросить, каким образом Церковь достигла такого могущества, что ее боится король Франции, что ей удалось изгнать его из Италии и разгромить венецианцев, тогда как раньше с ее светской властью не считались даже мелкие владетели и бароны, не говоря уж о крупных государствах Италии».[7] И далее Макиавелли анализирует различные исторические события, обеспечившие церкви и папству их могущество. Он показывает, какую огромную роль играли в этом, помимо церковного авторитета, дипломатические интриги, сила оружия. Церковь, в представлении Макиавелли, реакционная сила потому, что поддерживает в народе суеверия и предрассудки. В комедии «Мандрагора» — остро-сатирическом произведении, в котором ощутимо влияние традиций Боккаччо, Макиавелли создал выразительный портрет монаха, который является носителем глупости, лицемерия, зла, причем едва ли не самое впечатляющее в этом образе — его обыденность. Неудивительно, что в период Контрреформации сочинения Макиавелли, как и многих других передовых мыслителей Возрождения, были включены церковью в Индекс запрещенных книг.
Раздробленность страны, ее бедствия в годы Итальянских войн были предметом постоянных размышлений другого выдающегося флорентийца, политического мыслителя и историка Франческо Гвиччардини. Он стал автором первого историографического труда, вышедшего за рамки локальных историй отдельных государств Апеннинского полуострова, — «Истории Италии». И в других своих сочинениях — «Истории Флоренции», посланиях итальянским государям Гвиччардини, опытный дипломат и политик, набрасывал широкие картины современной действительности, настойчиво развивал идею необходимости сплочения всех сил страны для отпора внешним врагам. Как и Макиавелли, Гвиччардини хорошо сознавал отличие политической практики от умозрительных представлений о государстве: «Как отлична практика от теории! Как много людей, хорошо все понимающих, которые либо забывают, либо не умеют претворить в действие свое знание! Для таких людей ум их бесполезен».[8] В своих «Заметках о делах политических и гражданских» он пишет: «Великая ошибка говорить о делах человеческих, не делая ни различий, ни оговорок и рассуждая, так сказать, правилами; ведь почти во всех делах благодаря изменчивости условий существуют различия и исключения, так что нельзя мерить их одной и той же мерой».[9] Гвиччардини утверждает, что познанию должна учить рассудительность, но вместе с тем призывает не полагаться всецело на природный ум: его одного недостаточно без практического опыта: «Ведь всякий, кто только соприкасается с делами, будь он умнейший человек в мире, мог знать, что опытом достигается многое, к чему не могут привести одни только природные дары». Опыт заставляет вносить коррективы и в этические представления: не только в политике, но и в повседневной жизни необходимо «брать вещи как они есть и считать меньшее зло за добро».[10]
Подобно гуманистам XV в. и Макиавелли, Гвиччардини уделял большое внимание возможностям человека в борьбе за достижение своих целей и в этой связи неоднократно обращался к проблеме Фортуны. «Кто всматривается в вещи как следует, — пишет он, — не может отрицать величайшего могущества судьбы в делах человеческих... правда, осторожность и старания людей могут многое смягчить, но одного этого все же мало, необходимо еще и счастье».[11] Гвиччардини пытается применить свои этические максимы к проблемам большой политики, но нередко они все же отступают на задний план, поскольку он в своих оценках, как и Макиавелли, руководствуется прежде всего реальными обстоятельствами дела. «Нельзя править государствами по совести — утверждает Гвиччардини, — если вдуматься в их происхождение, окажется, что все они порождены насилием, — свободны от насилия только республики, да и то лишь в пределах родного города и не дальше. Я не делаю из этого правила исключение для императора, а еще менее для духовенства, которое творит двойное насилие, так как принуждает и светским, и духовным оружием».[12] Гвиччардини тоже связывает многие беды Италии с децентрализаторской политикой папства и проявляет при этом тонкую наблюдательность в анализе былой и современной политической обстановки. Давая советы правителям, Гвиччардини нередко облекает их в форму блестящих афоризмов. Такова его своеобразная заповедь: «Не боритесь никогда с религией и вообще с вещами, зависящими, по-видимому, от Бога, ибо слишком сильна власть этого слова над умами глупцов».[13] Глубокое знание политических механизмов, которыми пользуются государства во всех видах своей деятельности, прежде всего в дипломатии и военном деле, позволяло Гвиччардини не только придавать практическую направленность своим рекомендациям и наблюдениям, но и формулировать свои представления об идеале, пусть и труднодостижимом: «Три вещи хотел бы я видеть перед смертью, но я сильно сомневаюсь, что увижу хотя бы одну, даже если бы мне удалось прожить долго: это хорошо устроенную республику в нашем городе, Италию, освобожденную от всех варваров, и мир, избавленный от тирании этих злодеев-попов».16
С исключительной яркостью республиканские убеждения Гвиччардини проявились в его «Истории Флоренции», часть которой публикуется в настоящем издании. Проблема республиканизма, волновавшая флорентийских гуманистов на протяжении всего предшествующего столетия и находившая последовательное решение в рамках гражданского гуманизма, вновь была выдвинута на первый план всем ходом общественно-политической жизни Флоренции начала XVI в. Осмысление этой проблематики, то страстное, то подчеркнуто трезвое, рационалистичное, можно видеть в широком спектре политических и исторических сочинений конца XV — первых десятилетий XVI в., включающем не только таких гигантов, как Макиавелли и Гвиччардини, но и Нарди, Валори, Контарини и других. Характерно, что все эти политики и историки создавали часть или даже все свои сочинения на итальянском языке, а не на латыни, и много сделали для его совершенствования. Все они считали родной язык важным фактором национального единства. И все же на общем фоне особенно высоко следует оценить заслуги Макиавелли и Гвиччардини. Ренессансная политическая и историческая проза обрела в их творчестве классическую завершенность.
Эпоха Высокого и Позднего Возрождения стала временем блестящего расцвета итальянской социально-утопической мысли, получившей яркое выражение в сочинениях Антонио Бручоли, Антона Франческо Дони, Фабио Альбергати, Ортензио Ландо, Франческо Патрици и ряда других писателей. Для них характерно острокритическое отношение к существующим общественным порядкам, стремление понять причины социальных язв Италии. С гуманистами предшествующей эпохи авторов утопий XVI в. роднит глубокий интерес к проблемам взаимосвязи политики и этики, вопросам воспитания человека. В отличие от большинства гуманистов XV в. главный акцент в процессе избавления общества от пороков они все же ставят не на самосовершенствовании отдельной личности и просветительстве, обращенном к обществу, а на задачах изменения самой структуры общественных порядков. Ставя под сомнение справедливость строя, основанного на частной собственности, Дони, Альбергати, Агостини выдвигают проекты идеальных порядков, покоящихся на господстве коллективной собственности и обязательного для всех труда. Ратуя за разумную организацию жизни людей, в которой должны быть воплощены принципы личной и гражданской гуманистической этики, авторы утопий вместе с тем не отвергают особой важности задач образования и нравственного совершенствования общества и каждого из его членов.
Одним из выдающихся утопистов Позднего Возрождения был Джованни Баттиста Джелли, автор диалогов «Причуды бочара» (часть их публикуется в настоящем томе). Как истый флорентиец, Джелли увлекался творчеством Данте и флорентийских неоплатоников XV в., верил в особое предназначение гуманистической Академии (он стал одним из основателей «Академии мокрых» во Флоренции), которая одна только способна просветить и правильно воспитать народ. И все же свои главные упования он возлагал на самовоспитание и самообразование простого люда, тем более что этот путь прошел и сам он — сапожник Джелли. Идея гармонического сочетания физического и умственного труда — одна из центральных в «Причудах бочара». Другая идея, которая занимала Джелли, — это связь людских бедствий с торжеством частной собственности. От нее все пороки; именно она рождает неравенство и тягу к богатству — причину конфликтов, возникающих в обществе, основу разделения людей на богатых и бедных. Джелли писал: «С тех пор как в мир вошли "мое" и "твое", люди стали настолько жадными, что помышляют лишь об одном, как бы правдой или неправдой обогатиться»; при этом беднякам «не оказывают никакого уважения, презирают и избегают их как диких зверей, в то время как богачей лелеют, почитают и восхваляют все, что они делают, и все, что они произносят, хотя те не совершают добра и говорят нелепые вещи».[14] Не предлагая избавляться вовсе от частной собственности и коренным образом менять существующий порядок, Джелли в отличие от упомянутых выше утопистов все свои упования возлагал на совершенствование мира с помощью христианской любви, на расцвет добродетели человека-труженика.
Наиболее последовательную разработку идеи равенства и имущественной общности дал Томмазо Кампанелла (1568-1639 гг.). Проведший 27 лет в застенках папской тюрьмы, он в своем «Городе Солнца» изобразил идеальное государство, напоминающее итальянские города-республики, но с порядками, основанными на обобществлении имущества граждан, на господстве принципа всеобщего обязательного труда при полном отсутствии частной собственности. С именем Кампанеллы связан еще один важный аспект истории итальянского Возрождения: он по сути венчает развитие натурфилософских интересов, зарождение которых относится еще к первым десятилетиям XVI в.
Итальянская философия Высокого и Позднего Возрождения отличалась исключительным богатством идей. Одним из тех, кто открывал ее путь в пору Высокого Возрождения, был Пьетро Помпонацци, придавший основополагающим тогда традициям аристотелизма не только новое гуманистическое звучание, но и особый, сугубо индивидуальный поворот. Именно Помпонацци, полностью отделяя философию от теологии, осмелился открыто высказать идеи, отвергавшие ортодоксальные положения о бессмертии души. Помпонацци писал: «Никакими естественными основаниями не может быть доказано бессмертие души; но бессмертие души противоречит естественным началам; придерживаться его и верить в него должно единственно на основании искренней веры».[15] Смелость подобных заявлений снискала ему славу еретика; его сочинения, признанные кощунственными, были запрещены.