Сочинения. В 2-х томах

Клюев Николай Алексеевич

(1918)

273

Се знамение: багряная корова,

Се знамение: багряная корова, Скотница с подойником пламенным. Будет кринка тяжко-свинцова, Устойка с творогом каменным. Прильнул к огненному вымени Рабочий-младенец тысячеглавый. За кровинку Ниагару выменять — Не венец испепеляющей славы. Не подвиг — рассекать ущелья, Звезды-гниды раздавить ногтем, И править смертельное новоселье Над пропастью с кромешным дегтем. Слава — размерить и взбить удои В сметану на всеплеменный кус. В персидско-тундровом зное Дозревает сердце-арбуз. Это ужин янтарно-алый Для демонов и для колибри; От Нила до кандального Байкала Воскреснут все, кто погибли. Обернется солнце караваем, Полумесяц — ножик застольный, С избяным киноварным раем Покумится молот мозольный. Подарится счастье молотобойцу Отдохнуть на узорной лавке, Припасть к пеклеванному солнцу, Позабытому в уличной давке. Слетит

на застреху Сирин, Вспенит сказка баяновы кружки, И говором московских просфирен Разузорится пролетарский Пушкин. Мой же говор — пламенный подойник, Где удои — тайна и чудо; Возжаждав, благоразумный разбойник Не найдет вернее сосуда.

274

Незабудки в лязгающей слесарной,

Незабудки в лязгающей слесарной, Где восемь мозолей, рабочих часов, И графиня в прачешной угарной, Чтоб выстирать совесть белей облаков. Алмазный король на свалке зловонной, В апостольском чертоге бабий базар, На плошади церковь подбитой иконой Уставилась в сумрак, где пляшет пожар. Нам пляска огня колыбельно-знакома, Как в лязге слесарной незабудковый сон; Мы с радужных Индий дождемся парома, Где в звездных тюках поцелуи и звон. То братьев громовых бесценный подарок… Мы ранами Славы корабль нагрузим. У наших мордовок, узорных татарок В напевах Багдад и пурговый Нарым. Не диво в батрацкой атласная дама, Алмазный король за навозной арбой, И в кузнице розы… Печатью Хирама Отмечена Русь звездоглазой судьбой. Нам Красная Гибель соткала покровы… Слезинка России застынет луной, Чтоб невод ресниц на улов осетровый Закинуть к скамье с поцелуйной четой. От залежей костных на Марсовом Поле Подымется столб медоносных шмелей Повысосать розы до сладостной боли, О пляшущем солнце пируюших дней.

(1918)

275

Говорят, что умрет дуга,

Говорят, что умрет дуга, Лубяные лебеди-санки, Уж в стальные бьют берега Буруны избяной лоханки. Переплеск, как столб комаров, Запевает в ушах деревни; Знать, пора крылатых китов Родить нашей Саре древней. Песнолиственный дуб облетел, Рифма стала клокочуще бурна… Кровохарканьем Бог заболел, — Оттого и Россия пурпурна. Ощенилась фугасом земля, Динамитом беременны доли… Наши пристани ждут корабля С красным грузом корицы и соли. Океан — избяная лохань Плещет в берег машинно-железный, И заслушалась Мать-глухомань Бунчука торжествующей бездны.

276

Не хочу Коммуны без лежанки,

Не хочу Коммуны без лежанки, Без хрустальной песенки углей! В стихотворной тягостной вязанке Думный хворост, буреломник дней. Не свалить и в Красную Газету Слов щепу, опилки запятых, Ненавистен мудрому поэту Подворотный, тявкающий стих. Лучше пунш, чиновничья гитара, Под луной уездная тоска. Самоцвет и пестрядь Светлояра Взбороздила шрифтная река. Не поет малиновкой лучина, И Садко не гуслит в ендове. Не в тюрбанах гости из Берлина Приплывут по пляске и молве. Их дары — магнит и град колбасный, В бутербродной банке Парсифаль, Им навстречу, в ферязи атласной, Выйдет Лебедь — русская печаль. И атлас с васяжскою кольчугой Обручится вновь, сольет уста… За безмерною зырянской вьюгой Купина горящего куста. То моя заветная лежанка, Караванный аравийский шлях, — Неспроста нубийка и славянка Ворожат в олонеиких стихах.

277

Господи! Да будет воля Твоя

Господи! Да будет воля Твоя Лесная, фабричная, пулеметная. Руки устали, ловя Призраки, тени болотные. Революция не открыла Врат, Но мы дошли до Порога Несказанного, Видели Пламенной зрелости сад, Отрока — агнпа багряного. На отроке угли ран, Ключи кровяные, свирельные, — Уста народов и стран Припадали к ним в годы смертельные. Вот и заветный Порог, Простой, как у часовни над речкою, А за ним предвечный чертог Серебрится заутренней свечкою. Господи! Мы босы и наги, На руках с неповинною кровью… Шелестят леса из бумаги, «Красная Газетд» мычит по-коровьи: «Мм-у-у!» Чернильны мои удои, Жирна пенка — построчная короста… По-казенному, в чинном покое, Дервенеют кресты погоста. Как и при Осипе патриархе, В набойчатом плату просвирня, И скулит в щенячьей лютой пархе Меднозвоном древняя кумирня.

278

На ущербе красные дни,

На ущербе красные дни, Наступают геенские серные, — Блюдите на башнях огни, Стражи — товарищи верные! Слышите лающий гуд, Это стучится в ад Григорий Новых.. У Лючифера в венце изумруд, Как празелень рощ сосновых. Не мой ли Сосен перезвон И радельных песен свирели Затаили Распутинских икон Сладкий морок, резьбу и синели? В наговорной поддевке моей Хлябь пурги и просинь Байкала. За пляской геенских дней Мерещится бор опалый. В воздухе просфора и кагор, (Приобщался Серафим Саровский) И за лаптем дед-Святогор Мурлычет псалом хлыстовский. Ковыляет к деду медведь, Матер от сытной брусники… Где ж индустриальная клеть, Городов железные лики? На ущербе красные дни, К первопутку лапти — обнова, Не тревожит гуд шестерни Рай медвежий и сумрак еловый. Только где-то пчелой звенят Новобрачных миров свирели, И душа — запричастный плат — Вся в резьбе, жемчугах и синели.

279-288. ЛЕНИН

I

Есть в Ленине Керженский дух,

Есть в Ленине Керженский дух, Игуменский окрик в декретах, Как будто истоки разрух Он ищет в Поморских Ответах. Мужицкая ныне земля, И церковь — не наймит казенный. Народный испод шевеля, Несется глагол краснозвонный. Нам красная молвь по уму, — В ней пламя, цветенье сафьяна; То Черной Неволи Басму Попрала стопа Иоанна. Борис — златоордный мурза, Трезвонит Иваном Великим, А Лениным — вихрь и гроза Причислены к Ангельским ликам. Есть в Смольном потемки трущоб И привкус хвои с костяникой, Там нищий колодовый гроб С останками Руси великой. «Куда схоронить мертвеца» — Толкует удалых ватага… Поземкой пылит с Коневца, И плещется взморье-баклага. Спросить бы у тучки, у звезд, У зорь, что румянят ракиты… Зловещ и пустынен погост, Где царские бармы зарыты. Их ворон-судьба стережет В глухих преисподних могилах… О чем же тоскует народ В напевах татарско-унылых?

1918

II

Братья, сегодня наша малиновая свадьба –

Братья, сегодня наша малиновая свадьба — Брак с Землей и с орлиной Волей! Костоедой обглоданы церковь и усадьба, Но ядрено и здраво мужицкое поле. Не жалейте же семени для плода мирскова, Разнежьте ядра и случкой китовьей Порадуйте Бога — старого рыболова, Чтоб закинул он уду в кипяток нашей крови! Сладко Божью наживку чуять в заводях тела, У крестца, под сосцами, в палящей мошонке: Чаял Ветхий, что выловит Кострому да иконки, Ан леса, как наяда, бурунами запела. Принапружь, ветробрадый, судьбу-удилище! Клев удачен, на уде молот-рыба и кит. На китовьей губе гаги-песни гнездище, И пята мирозданья — поддонный гранит. Братья, слышите гулы, океанские храпы! (Подавился Монбланом земледержец титан) Это выловлен мир — искрометные лапы, Буйно-радостный львенок народов и стран. Оглянитесь, не небо над нами, а грива, Ядра львиные — солнце с луной!.. Восшумит баобабом карельская нива, И взрастет тамарис над капустной грядой. С Пустозерска пригонят стада бедуины, Караванный привал узрят Кемь и Валдай, И с железным Верхарном сказитель Рябинин Воспоет пламенеющий ленинский рай. Ленин, лев, лунный лен, лучезарье: Буква «Люди» — как сад, как очаг в декабре… Есть чугунное в Пуде, вифанское в Марье, Но Христово лишь в язве, в пробитом ребре. Есть в истории рана всех слав величавей, — Миллионами губ зацелованный плат… Это было в Москве, в человечьей дубраве, Где идей буреломы и слов листопад. Это было в Москве… Недосказ и молчанье — В океанах киты, погруженные в сон. Ленин — Красный олень, в новобрачном сказаньи, Он пасется меж строк, пьет малиновый звон. Обожимся же, братья, на яростной свадьбе Всенародного сердца с Октябрьской грозой, Пусть на полке Тургенев грустит об усадьбе, Исходя потихоньку бумажной слезой.

III

Смольный, — в кожаной куртке, с загаром на лбу,

Смольный, — в кожаной куртке, с загаром на лбу, Юный шкипер глядится в туманы-судьбу… Чу! Кричит буревестник… К Гороховой 2 Душегубных пучин докатилась молва. Вот всплеснула акула, и пролежни губ Поглотили, как чайку, Урицкого труп. Браунинговый чех всколыхнул океан, — Это ранен в крыло альбатрос-капитан. Кровь коралловой пеной бурлит за рулем — Знак, что близится берег — лазоревый дом, Где столетия-угли поют в очаге О космической буре и черном враге. Где привратники — Радий, плечистый Магнит Провожают пришельцев за полюсный щит; Там долина Титанов, и яственный стол Водрузил меж рогов Электричество-вол. Он мычит Ниагарой, в ноздрях Ливерпуль, А в зрачках петроградский хрустальный Июль, Рог — подпора, чтоб ветхую твердь поддержать, Где живет на покое Вселенская мать. На ущербе у мамушки лунный клубок Довязать краснозубому внуку чулок, Он в истории Лениным звался, никак, Над пучиной столетий воздвигши маяк.

IV

Багряного Льва предтечи

Багряного Льва предтечи Слух-упырь и ворон-молва. Есть Слово — змея по плечи И схимника голова. В поддевке синей, пурговой, В испепеляющих сапогах, Пред троном плясало Слово, На гибель и черный страх. По совиному желтоглазо Щурилось солнце с высоты, И, штопая саван, Проказа Сидела у Врат Красоты. Царскосельские помнят липы Окаянный хохот пурги; Стоголовые Дарьи, Архипы Молились Авось и Низги. Авось и Низги — наши боги С отмычкой, с кривым ножом; И въехали гробные дроги В мертвый Романовский дом. По козьи рогат возница, На запятках Предсмертный час. Это геенская страница, Мужицкого Слова пляс. В Багряного Льва Ворота Стучится пляшущий рок… Книга «Ленин» — жила болота, Стихотворной Волги исток.