Сочинения
Шрифт:
Колокольня Кормере, стоявшая против дюны, находилась на расстоянии приблизительно двух лье; старик посмотрел направо, на колокольню Баге-Пикан, приютившуюся в правом углу панорамы; звонница и этой колокольни так же равномерно светлела и темнела.
Он посмотрел налево, на колокольню Танис, и ее звонница мерно открывалась и закрывалась, как на колокольне Баге-Пикан.
Старик постепенно, одну за другой, оглядел все колокольни, видимые в округе: по левую руку – колокольни Куртиля, Пресэ, Кроллона и Круа-Авраншена; по правую руку – колокольни Ра-сюр-Куэнон, Мордре, Депа; прямо – колокольню Понторсона. Звонницы всех колоколен последовательно то становились
Что это могло означать?
Это означало, что звонили на всех колокольнях, звонили во все колокола.
Просветы потому и появлялись и исчезали, что кто-то яростно раскачивал колокола.
Что же это могло быть? по видимому, набат.
Да, набат, неистовый набатный звон повсюду, со всех колоколен, во всех приходах, во всех деревнях. И ничего не было слышно.
Объяснялось это дальностью расстояния, скрадывавшего звук, а также и тем, что ветер дул сейчас с противоположной стороны и уносил все шумы земли куда-то вдаль, к самой линии горизонта.
Зловещая минута – круговой, бешеный трезвон колоколов и ничем не нарушаемая тишина.
Старик смотрел и слушал.
Он не слышал набата, он видел его. Странное чувство – видеть набат.
На кого же так прогневались колокола?
О чем предупреждал набат?
V. Когда бывает полезен крупный шрифт
Кого-то выслеживали.
Но кого?
Трепет охватил этого поистине железного старца.
Нет, конечно, не его. Никто не мог догадаться о его прибытии сюда. И нелепо даже предполагать, что уже успели известить представителей Конвента; ведь он только что ступил на сушу. Корвет пошел ко дну раньше, чем кто-нибудь успел спастись. Да и на самом корвете только дю Буабертло и Ла Вьевиль знали его подлинное имя.
А колокола надрывались в яростном перезвоне. Он снова оглядел все колокольни и даже машинально пересчитал их, не в силах ни на чем сосредоточить мысль, отбрасывая одну догадку за другой, в том состоянии смятения чувств, когда глубочайшая уверенность вдруг сменяется пугающей неизвестностью. Но ведь бить в набат можно по разным причинам, и старик мало-помалу успокоился, твердя вполголоса: «В конце концов никто не знает о моем прибытии, никто не знает моего имени».
Вот уже несколько минут откуда-то сверху доносился легкий шорох. Словно на потревоженном ветром дереве зашуршал лист. Сначала старик даже не поглядел в ту сторону, но так как шорох не смолкал, а будто нарочно старался привлечь к себе внимание, он обернулся. Действительно, это был лист, но только лист бумаги. Ветер пытался сорвать с дорожного столба большое объявление. По всей видимости, его приклеили лишь недавно, так как бумага еще не успела просохнуть, и ветер, играя, отогнул ее край.
Старик подымался на дюну с противоположной стороны и поэтому раньше не заметил объявления.
Он влез на тумбу, где только что спокойно отдыхал, и прихлопнул ладонью угол объявления, которое отдувало ветром. Июньские сумерки не сразу сменяет ночная мгла, и по-вечернему светлое небо лило свой бледный свет на вершину дюны, подножье которой уже окутала ночь; почти весь текст объявления был набран крупным шрифтом, еще различимым в наступивших потемках. Старик прочел следующее:
«Французская республика, единая и неделимая.
Мы, Призер из Марны, представитель народа, в качестве комиссара при береговой Шербургской республиканской
Ниже этого имени стояла вторая подпись, набранная мелким шрифтом, и разобрать ее при угасающем свете дня не представлялось возможным.
Старик нахлобучил на глаза шляпу, закутался до самого подбородка в матросский плащ и поспешно спустился вниз. Мешкать здесь на освещенной вершине дюны было более чем бесполезно.
Возможно, он и так уж слишком задержался, ведь верхний склон дюны был последней светлой точкой во всем пейзаже.
Внизу темнота сразу поглотила путника, и он зашагал медленнее.
Он направился в сторону фермы, следуя намеченному еще на дюне маршруту, который он, очевидно, считал наиболее безопасным.
На пути он не встретил никого. В этот час люди предпочитают сидеть по домам.
Войдя в густую заросль кустарника, старик остановился, снял плащ, вывернул куртку мехом вверх, снова накинул плащ, только подвязал его теперь у шеи веревочкой, отчего тот сразу приобрел нищенский вид, и снова зашагал вперед.
Светила луна.
Старик дошел до перекрестка двух дорог, где стоял древний каменный крест. У подножья креста смутно виднелся какой-то белый квадрат – судя по виду, все то же объявление, которое он только что прочел. Старик подошел поближе.
– Куда вы идете? – раздался вдруг вопрос.
Старик обернулся.
По ту сторону зеленой изгороди стоял человек; ростом он был не ниже старика, годами не моложе его, волосом так же сед, только, пожалуй, рубище у пришельца было чуть поновее. Почти двойник.
Подпирался он длинной палкой.
– Я вас спрашиваю, куда вы идете? – продолжал незнакомец.
– Скажите прежде, где я нахожусь, – ответил старик спокойно, почти высокомерно.
Незнакомец ответил:
– Находитесь вы в сеньории Танис, я здешний нищий, а вы здешний сеньор.
– Я?
– Да, вы, маркиз де Лантенак.
VI. Нищеброд
Маркиз де Лантенак, впредь мы так и будем его именовать, сурово вымолвил:
– Что ж! Идите и сообщите обо мне.
Но незнакомец продолжал:
– Мы тут с вами оба дома, вы у себя в замке, я у себя в лесу.
– Довольно. Идите. Сообщите обо мне, – повторил маркиз.
Незнакомец спросил:
– Вы, я вижу, держите путь на ферму «Соломинка». Так?
– Да.
– Не советую туда ходить.
– Почему?
– Потому что там синие.
– Сколько дней?
– Уже три дня.
– Жители фермы оказали им сопротивление?
– Какое там. Отперли перед ними все двери.
– Ах так! – сказал маркиз.
Незнакомец показал пальцем в сторону фермы, крыша которой еле виднелась из-за купы деревьев.
– Вот она, крыша, видите?
– Вижу.
– А видите, что там такое наверху?
– Что-то вьется.
– Да.
– Флаг вьется.