Сочинения
Шрифт:
— Куда? — в раздумье повторил Казимир. — Это и есть главная загадка человеческой жизни. Я не ошибусь, если скажу: в могилу! Не правда ли?
Эмма вздрогнула и побледнела.
— О, нет! — с трудом произнесла она, и губы ее задрожали. Казимир обнял ее за талию, и она прибавила чуть слышно: — Прошу тебя, не прикасайся ко мне.
Юноша в изумлении взглянул на нее, как бы желая разгадать, что значат эти слова, но это ему не удалось. Эмма поспешила переменить тему разговора.
— Я еду завтра верхом в село Мешково, —
— В такой мороз?.. Впрочем, как тебе угодно.
За чаем молодые люди говорили о политике, о театре, о киевских студентках. Когда они наконец расстались, было уже совсем поздно. Казимир не заметил, что когда он спускался по лестнице, какая-то женщина внимательно следила за ним, стоя на площадке.
— Ты видела его? — спросила Эмма, когда Рахиль вошла в гостиную.
Еврейка утвердительно кивнула головой.
— Узнаешь его при случае?
— Такие черты лица, как у этого барина, нелегко забыть.
— Слушай же: ты и твои люди должны следить за каждым его шагом и обо всем ежедневно докладывать мне.
— Будет исполнено.
— Нет ли чего-нибудь новенького?
— Вы увидите в Мешкове нашего апостола. Скажите ему, что частный пристав Бедросов делал обыск в шинке и допрашивал меня. Он спрашивал, часто ли бывал у меня Пиктурно и не встречался ли он в моем заведении с какой-то дамой.
— Что же ты ему отвечала?
— Я отвечала, что Пиктурно был влюблен в меня по уши и бывал очень часто, но никогда не назначал в шинке свиданий другим дамам.
— Хорошо. Впредь надо быть осторожнее.
— Понимаю… Мне грозит такая же опасность, как и вам. Прощайте, барышня, спокойной ночи.
На следующий день рано утром Эмма и Казимир отправились в село Мешково.
— Чудный день! — воскликнула девушка, садясь на лошадь.
— Но очень холодно.
— Скорость согреет нас: за городом можно пустить лошадей в галоп.
Эмма Малютина была в самом веселом расположении духа. Проезжая по городу, она любовалась роскошными магазинами и, как ребенок, хохотала, глядя на евреев в долгополых кафтанах, которые, словно стая ворон, сновали взад и вперед по улицам. За городом она дала волю своей лошади и с быстротой молнии помчалась по дороге, блестевшей, как серебряная лента под утренними лучами солнца. По пути повстречалась им едущая на розвальнях баба, и Эмма вдруг высказала свое странное мнение о русских женщинах.
— С первого взгляда они кажутся одалисками, в сущности же они скифские амазонки, неутомимые, неустрашимые и жестокие создания.
Подъезжая к усадьбе села Мешково, девушка объявила, что пробудет здесь до вечера, и попросила подождать ее в шинке.
— Хорошо, — ответил Ядевский и спросил, издали увидев на дворе мужчину, закутанного в шубу: — Что это за человек? Он ждет тебя?
— Это священник… Не расспрашивай меня… Прощай.
Казимир отправился в шинок, а Эмма подошла к апостолу
— Я приехала сюда по твоему приказанию.
— Пойдем в дом, и дай мне отчет по делу, которое на тебя возложено, — сухо ответил апостол.
Он привел ее в комнату, слабо освещенную лампой под красным абажуром и заставленную массивной старинной мебелью, сел в кресло и приступил к допросу. Умное красивое лицо его рельефно выделялось на темном фоне обоев, ноги покоились на пушистой медвежьей шкуре; на пальце, как крупная капля крови, блестел огромной величины рубин. Девушка, стоя, рассказывала ему о своих делах.
— Не ожидал я такого быстрого и благоприятного результата, дочь моя, — с благосклонной улыбкой заметил апостол, выслушав рассказ Эммы. — Но теперь мы должны быть очень осторожны. — Ты хочешь еще что-нибудь поведать мне? — прибавил он после минутного размышления.
— Ты угадал, святой отец, — прошептала юная грешница, — ты заглядываешь в самые сокровенные глубины человеческого сердца… и я не смею таиться от тебя…
— Ты желаешь исповедаться?
Эмма упала на колени и горько заплакала.
XXIV. Исповедь
— Расскажи мне, что обременяет твою совесть? — кротким мягким голосом начал апостол, кладя свою холеную руку на поникшую голову кающейся.
— Я великая грешница.
— Не заблуждаешься ли ты, дочь моя? Расскажи мне откровенно все, что лежит на твоей совести.
— Я люблю, — прошептала Эмма и еще ниже склонила голову, трепеща как преступница, ожидающая смертного приговора.
— Это было мне известно еще тогда, когда ты сама об этом не подозревала.
— Грех мой так велик, что я готова искупить его моей смертью, если ты это прикажешь.
— Я не имею права ни осудить, ни наказать тебя, потому что ты не сделала ничего дурного. На земле все происходит по воле Божией, и мы должны ей повиноваться. Пути провидения неисповедимы! Ты не жаждала этой любви, она овладела тобой независимо от твоей воли. Ты считаешь это чувство пагубным, ты борешься против него всеми силами и не ожидаешь в будущем ничего, кроме скорби. Смею ли я наказывать тебя за такую любовь? Она послана тебе Богом неизвестно с какой целью… Покорись же Его премудрому всемогуществу, дитя мое, а я, смиренный раб Божий, именем Его отпускаю тебе этот грех.
— И позволяешь мне любить Казимира?
— Позволяю.
— Но он требует, чтобы я сделалась его женой… До сих пор я не соглашалась под различными предлогами… Научи, что мне делать?
— Догматы нашего верования не запрещают вступать в брак.
— Нет, мне этого мало… Скажи, разрешаешь ли это ты?.. Мне необходимо твое благословение. Я готова повиноваться твоему приказанию, как бы жестоко оно ни было.
— Поступай по влечению твоего сердца, дочь моя. Стань женой любимого человека и постарайся спасти его душу.