Сочинения
Шрифт:
Филонус. Душа поэтому должна считаться активной в своих восприятиях постольку, поскольку в них заключается хотение.
Гилас. Да.
Филонус. Срывая этот цветок, я активен; потому что я срываю его движением руки, которое следовало за моим хотением; то же самое — при приближении ее к моему носу. Но является ли одно из этих движений восприятием запаха?
250
Гилас. Нет.
Филонус. Я точно так же действую, вдыхая воздух через нос, потому что мое дыхание так или иначе есть результат моего хотения. Но это не может быть названо восприятием запаха, потому что иначе я обонял бы всякий раз, когда дышу через нос.
Гилас. Верно.
Филонус. Восприятие запаха, следовательно, есть нечто, что следует за всем этим?
Гилас. Да.
Филонус. Но я не нахожу, чтобы моя воля принимала участие в чем-нибудь дальнейшем. Что бы там еще ни было — то, что я воспринимаю такой-то особый запах или какой-нибудь запах вообще, — это не зависит от моей воли, и в этом я совершенно пассивен. Находишь ты, что у тебя это иначе, Гилас?
Гилас. Нет, точно так же.
Филонус. Теперь, что касается видения, не в твоей ли это власти — открыть глаза или держать их закрытыми; повернуть их в ту или иную сторону?
Гилас. Без сомнения.
Филонус. Но разве подобным же образом зависит от твоей воли, что, рассматривая этот цветок, ты воспринимаешь белое, а не какой-либо другой цвет? Или, направляя свои открытые глаза вот на ту часть неба, можешь ты не видеть солнца? Или свет и темнота — результат твоего хотения?
Гилас. Нет, конечно.
Филонус. Следовательно, в этом отношении ты совершенно пассивен?
Гилас. Да.
Филонус. Скажи мне теперь, состоит видение в восприятии света и цветов или в открытии и поворачивании глаз?
Гилас. Без сомнения, в первом.
Филонус. Так как ты, таким образом, именно в восприятии света и цветов совершенно пассивен, то что произошло с тем актом, о котором ты говорил как о составной части всякого ощущения? и не следует ли из твоих собственных допущений, что восприятие света и цветов, не заключая в себе активного действия, может существовать в невоспринимающей субстанции? и не есть ли это явное противоречие?
Гилас. Не знаю, что и думать об этом.
251
Филонус. Кроме того, раз ты различаешь активное и пассивное во всяком восприятии, ты должен сделать то же и по отношению к восприятию неудовольствия. Но как возможно, чтобы неудовольствие, будь оно как тебе угодно малоактивно, существовало в невоспринимающей субстанции? Словом, рассмотри только этот пункт и потом откровенно признай: свет и цвет, вкусы и звуки и пр. — не являются ли все они одинаково пассивными состояниями или ощущениями в душе? Ты можешь, конечно, называть их внешними объектами и представить им на словах какое угодно самостоятельное бытие. Но исследуй свои собственные мысли и тогда скажи мне, не так ли дело обстоит, как я говорю?
Гилас. Я признаю, Филонус, что после тщательного наблюдения того, что происходит у меня в душе, я могу открыть только то, что я — мыслящее существо, на которое воздействуют разнообразные ощущения; нельзя понять, как могло бы существовать ощущение в невоспринимающей субстанции. Но, с другой стороны, когда я смотрю на чувственные вещи с иной точки зрения, рассматривая их как многообразие модификаций и качеств, я нахожу необходимым допустить материальный субстрат, без которого их существование не может быть постигнуто.
Филонус. Материальным субстратом называешь ты это? Скажи, пожалуйста, посредством какого же из своих чувств ты знакомишься с этой вещью?
Гилас. Он сам неощутим; только его модификации и качества воспринимаются чувствами.
Филонус. Тогда я предполагаю, что ты получил его идею путем рефлексии и мышления?
Гилас. Я не претендую на какую-либо особенно определенную идею о нем. Во всяком случае я заключаю, что он существует, потому что нельзя постигнуть существования качеств без некоторого их носителя.
Филонус. Тогда, по-видимому, ты имеешь только относительное понятие о нем или ты постигаешь его не иначе, как постигая отношение, в котором он находится к чувственным качествам?
Гилас. Правильно.
Филонус. Будь добр сообщить мне поэтому, в чем состоит это отношение.
Гилас. Разве это недостаточно выражается в термине субстрат или субстанция?
Филонус. Если так, то слово субстрат должно бы обозначать нечто, что простирается «под» чувственными качествами или акциденциями?
252
Гилас. Да.
Филонус. И, следовательно, «под» протяжением?
Гилас. Согласен с этим.
Филонус. Это есть, следовательно, нечто по своей природе совершенно отличное от протяжения?
Гилас. Я говорю тебе, что протяжение есть только модификация, а материя есть нечто, что является носителем модификации. и разве не очевидно, что вещь носимая отлична от вещи носящей?
Филонус. Так что нечто отличное от протяжения и исключающее его предполагается в качестве субстрата протяжения?
Гилас. Совершенно верно.
Филонус. Скажи мне, Гилас, может вещь простираться без протяжения? Или не заключается ли в простирании необходимо идея протяжения?
Гилас. Конечно.
Филонус. Следовательно, то, что ты предполагаешь простирающимся «под» чем-нибудь, должно иметь в себе протяжение, отличное от протяжения той вещи, под которой оно простирается?
Гилас. Должно.
Филонус. Следовательно, всякая телесная субстанция, будучи субстратом протяжения, должна иметь в себе другое протяжение, которым она определяется в качестве субстрата, — и так до бесконечности? Я и спрашиваю: разве это не нелепо само по себе и разве это не противоречит тому, с чем ты только что согласился, а именно — тому, что субстрат есть нечто отличное от протяжения и его исключающее?
Гилас. Да, но, Филонус, ты понимаешь меня неправильно. Я не думаю, что материя простирается в грубом буквальном смысле под протяжением. Слово субстрат употребляется только, чтобы выразить вообще то же самое, что выражает субстанция.
Филонус. Хорошо, исследуем отношение, заключающееся в термине субстанция. Не в том ли оно, что она стоит «под» акциденциями?
Гилас. Конечно.
Филонус. Но чтобы какая-нибудь вещь могла стоять под другой или поддерживать другую, не должна ли она быть протяженной?