Сочинский вариант
Шрифт:
Башков что-то ответил, я не поняла.
— Я сейчас иду к вам.
Низко нагнувшись, я поползла по трубе, опираясь руками о шершавые холодные стены, задевая своды головой.
Отраженный свет фар проникал в трубу, я могла разглядеть Башкова.
Он сидел, опираясь спиной на стенку трубы. Пистолет лежал на коленях. Он не взял его в руки, не отодвинул, когда я присела рядом.
— Понимаю,— сказал он.— Это полковник вас пригласил.
— Я бы и без приглашения приехала. Если бы знала, что вы в такую нору забрались. Как барсук.
— Все шутите…
— Какие уж тут шутки.
Труба была холодная. Очень холодная. Я подобрала под себя ноги, обхватила колени руками. Видимо, он тоже замерз, поднял воротник пальто, зябко поводил плечами.
Голос его звучал глухо. На меня он не глядел.
— Уговаривать будете?
— Буду. Зачем бы еще полезла сюда?
Я не очень верила, что от моих слов будет здесь какой-либо толк. Но и молчать не могла.
— Вы бы посмотрели, как все это выглядит со стороны. Сидите здесь, в трубе, как загнанный волк. Огрызаетесь и ждете. Чего вы ждете?
— А я ничего не жду. Просто хочу еще полчасика на свободе побыть.
— Это вы называете свободой?!
Он промолчал.
— Вас просто выкурят отсюда. Зачем вам вся эта возня?
— Не я ее затеял.
— Не передергивайте.
Он откинул голову, опираясь затылком на стенку трубы. Закрыл глаза. Усмехнулся каким-то своим мыслям.
— Вам бы воспитательницей работать, Евгения Сергеевна…
— Мне это уже говорили.
— Правильно говорили. Сеять разумное, доброе…
— Вы считаете, здесь уже нечего сеять?
— Поздно. Земля высохла. Раньше бы… Что ж, я понимаю: провинился — расплачивайся, все так… Значит, следствие, суд, соответствующая статья… Колония строгого режима, решетка железная. У меня печень больная… к чему мне все это.
Он говорил как человек, который уже все обдумал. Пистолет лежал на его коленях.
— Не обидно?— спросила я.
— А что остается? Не то делал, не так жил. Материальные радости, как говорят. Они дешевые, эти радости, только платить за них нужно очень дорого. Привольная жизнь, беззаботная, сытенькая. Барахло всякое, красивое и не нужное. А оно тоже дорогое — это барахло. Поэтому деньги, деньги… и привыкаешь к этому. А они быстро утекают — и деньги, и радости, и не остается у человека ничего. Обидно за жизнь, прожитую ради этого ничего…
Что-то звякнуло у конца трубы — видимо, лейтенант стукнул нечаянно пистолетом. Башков спокойно посмотрел в ту сторону, опять опустил голову.
— А с Бессоновой получилось нелепо… Когда у вас был, хотел рассказать, да побоялся, что не поверите.
Мол, оправдываюсь… Теперь мне оправдываться нечего, чего уж тут… Зашел к ней тогда по старой памяти, ключик-то у меня был… от прежних времен. Выяснить хотел, что она делать думает,— Аллахова упросила. Зашел — она спит. Ночник горит, вижу — пьяная. Сел на стул, думаю, что делать. Разбудить — будет ли толк?… Тут она сама поднялась, меня увидела: «Ага, говорит, прибежал, забеспокоился!», встала и на кухню прошла, стаканом звякнула — воду пила, похоже. Вернулась, опять легла: «А ты иди, откуда пришел. Завтра в милиции встретимся. А я спать хочу». Вот так и сказала, с шуточкой. Зло меня взяло. «Ах ты, думаю… На чужом несчастье у ОБХСС прошение вымолить хочешь?» Пошел я на кухню… и газ открыл. Поверьте, не ожидал, что так получится. Думал, одуреет немножко, поболеет денька два. А тут — на тебе! Вот так вокруг меня и накрутилось. Выходит, и здесь виноват. Так уж за все и буду отвечать…
Он замолчал, зябко повел плечами.
— Ладно, Евгения Сергеевна, чего вам со мной мерзнуть… Идите.
— Георгий Ефимович,— я первый раз назвала его по имени.— Не нужно, а?… Отдайте мне пистолет…
— Нет, Евгения Сергеевна. Не дам. Хорошо, конечно, что вы не поленились сюда забраться. Идите, а то простудитесь. Да и я уже замерз.
Он отрешенно отвернулся от меня.
Я выбралась из трубы так же, как забралась в нее.
— Ну, что?— шепотом спросил младший лейтенант.
Я посмотрела на него. Он был очень молод, наверное, только что из школы. Пистолет он держал на весу и даже палец был на спуске, и весь он был готов к действиям и подвигам, и в глазах его так и светился огонек азартного восторга. Я его понимала. Как же, впервые участвует в задержании преступника, да еще вооруженного бандита. Вот, шинель даже прострелили!
— Поставьте пистолет на предохранитель,— посоветовала я.— А то еще невзначай…
Полковник ничего не спросил,— все понял по моему виду.
— Идите, погрейтесь в машине,— сказал он, сердито отвернувшись, но я понимала, что он сердится не на меня, а на упрямца, засевшего в трубе.
Еще не дойдя до машины, я услыхала приглушенный звук выстрела. Я ждала его, поэтому не обернулась, не остановилась. Открыла заднюю дверку кабины, забралась на сиденье, прижалась в углу.
Пришлось достать платок — вытереть глаза.
Но это были не слезы жалости. Это были слезы досады и бессилия, когда встречаешь такое, с чем не можешь ни согласиться, ни примириться, но не имеешь сил и возможности исправить это или предотвратить…
4
С Аллаховой и всей ее «фирмой» я встретилась уже в зале суда.
Максим заехал за мной на «Запорожце». Одна я бы не пошла. С зимними морозами ко мне опять вернулись боли в ногах и пояснице. Врачи, опять посадив меня на бюллетень, предупредили, что нужно остерегаться холода, простуды, что боли ещё будут возвращаться, но к лету должны исчезнуть.
В зале суда на скамейке за барьером я увидела Аллахову и остальных. Аллахова заметно постарела, на округлом ее лице выступили скулы, запали глаза, резче стали морщинки возле губ. Остальные изменились меньше. Только Саввушкин похудел, как будто из него выпустили воздух, когда-то кругленькие, его щёчки покрылись мелкими складочками.
Председатель суда читал длинное обвинительное заключение — историю преступлений, начавшуюся еще пять лет тому назад.
Я слушала судью и смотрела на Аллахову. Вдруг она подняла голову, и наши взгляды встретились. И хотя я сидела далеко, она узнала меня. Лицо ее дрогнуло, она глядела на меня несколько секунд, зрители в зале зашушукались. Но Аллахова тут же отвернулась и поникла.
— Пойдемте отсюда!—сказала я Максиму.
На улице светило солнце, ярко и весело поблескивал выпавший снежок. Но я торопилась поскорее вернуться домой.