Содержательное единство 2007-2011
Шрифт:
Расскажу небессмысленный анекдот. Англичанин, француз и русский рассказывают, как они обольщают эту самую "субстанцию", то бишь барышню. Англичанин: "Сажаю в "ролс-ройс", везу в древний замок, она в экстазе, она моя". Француз: "Сажаю в "Феррари", везу в дорогой ресторан, она в экстазе, она моя". Русский: "Не понимаю я, о чем вы рассказываете. Даю я Маньке трешку – она моя. Отбираю трешку – она в экстазе".
Разве я перебираю, когда говорю о том, что госпожа Латынина описывает подобный тип обладания? Это описание на ее совести. Я его не разделяю. Но я спрашиваю, разве она не это описывает? И разве не просвечивает через ее описание – другой, отнюдь не анекдотический идеал обладания?
Что
Ведь сама госпожа Латынина вряд ли захочет, чтобы ею (как субстанцией) некто (в статусе субъекта) обладал при полном разрыве связи с реальностью. В том числе и ее реальностью. Душевной, телесной, всяческой.
Даже непонятно, что это такое. Хотя, понятно, есть такие патологии (смотрят на фото и… и так далее). Между прочим, тоже известная тюремная (то бишь блатная) вещь. Но это никак не может быть у госпожи Латыниной "идеалом для себя". И не этот идеал она задает в своем поразительном высказывании. Да, поразительном! Людям с недостаточной, как мне представляется, интонационной чуткостью может в высказывании Латыниной почудиться сарказм, издевка над таким типом власти. И я здесь ничего не смогу доказать. Я только могу сказать, что, имея не худший слух, слышу не это, а совсем другое. А именно – восторг! Восторг западника по поводу того, что Путин уступил американцам. Восторг интеллигентки, оппонирующей чекизму, по поводу того, как Путин кинул чекистов. И совокупный восторг!
Переход Латыниной на определенный язык, скажем так, язык уголовки, осуществляется не с позиций отстранения. Она сливается с этим языком в единое целое. То, как она говорит о том, что путинская игра – это "игра властителя", это не ирония. Это восторг. То, что она говорит "какая, к барану, разница", и то, как она интерпретирует путинское понимание власти – это не негативная интерпретация (вот ведь как ужасно этот человек понимает власть). Это интерпретация восхищенная. И так далее.
Я слышу все это и понимаю, что такого Путина (кинувшего чекистов, "разведшего" всех на свете, презирающего реальность, сотрудничающего с американцами) Латынина готова признать властителем. Я слышу, что концепция власти ("нет реальности мира, есть реальность власти") – это концепция самой Латыниной. Она ее обнаруживает в Путине и через это солидаризируется с тем новым для нее Путиным, в котором она (адекватным или неадекватным образом – отдельный вопрос) обнаруживает специфическое властное качествование.
Я это слышу. А вы нет?
В любом случае, вернемся к обсуждению соотношения "реальности мира" и "реальности власти". А также к власти как связи между субъектом и субстанцией. А также к обладанию как одной из характеристик подобной связи.
Госпожа Латынина, как и всякая здоровая женщина, в своем идеале обладания наверняка захочет, чтобы в акте, где она субстанция, а некто субъект, этот субъект ее реальность как-то учитывал. Как?
Где ключ к расшифровке этого самого способа учета реальности, предполагаемого госпожой Латыниной? Вчитаемся еще раз. Что ключевое в ее высказывании? Если речь идет не об отсутствии реальности, то речь идет об особом отношении, в котором реальность скрыто признается, но сугубо отрицательным способом. В этом смысле ее нет. Нет в смысле того, что она отрицается. Потому что в прямом смысле она всегда есть (феномен дурдома мы отвергли изначально).
Значит, ее нет только в том смысле, что она почему-то решительно отрицается. Такое "присутствие через факт отсутствия и отрицания" аналитики называют негативной диалектикой.
Итак, реальность мира (то есть субстанции) отрицается с позиций негативной диалектики (то ли восточной, то ли в духе франкфуртской школы)… Но просто так
Субъект так отрицает реальность субстанции ради утверждения своей реальности. Это утверждение и называется отрицательным. Для того, чтобы ощутить факт своего бытия, мне нужно изъять ваше бытие.
Итак, реальность мира игнорируется ради утверждения реальности власти. В идеале госпожи Латыниной субъект, обладая субстанцией (реальностью мира), отрицает эту субстанцию (то есть умаляет ее) ради утверждения своей реальности (реальности власти). Иначе говоря, власть самоутверждается, уничтожая предмет властвования (страну). И мы видим любование Латыниной такого рода властью. И это не просто ее любование. Огромная часть нашей особо продвинутой интеллигенции, декларируя гражданско-демократический идеал, на деле влечется совсем к другому. Иногда называемому ницшеанским. Что не вполне точно. Потому что это уже не Ницше. Это в чем-то Достоевский, а в чем-то постмодернисты… Знаменитое "take it off".
И до тех пор, пока мы не признаем этого и будем всерьез относиться к восклицаниям этого социального слоя о благе демократии, гражданского контроля, а главное, о необходимости ответственности власти за то, что происходит в реальности, мы ничего не поймем. Мы не ощутим лукавой диалектики зазеркалья, в которой каждое слово значит нечто, противоположное тому, что оно должно значить.
Я это постоянно вижу и слышу. Достаточно открыть газету или включить телевизор. У меня большой опыт, в том числе и психоаналитической деятельности (никак не сводимой к давно пройденным азам фрейдизма, юнгианства и прочего).
Я просто как театральный режиссер (да еще всегда тяготевший к лабораторно-театральной работе) не мог всем этим не заниматься. А я, если чем-то занимаюсь с душой, – то обычно "врубаюсь". Вот я и врубился во все, что связано с герменевтикой текстов, жестов, интонаций, семиологических и семантических построений. Я, может быть, в политологию не так сильно врубился, как в это. И я никогда с подобными вещами не шутил. Я своим анализом не "шью" кому-то отсутствующий мотив. Я пользу приношу. Я не злюсь, не глумлюсь. А пытаюсь вскрыть что-то социально и даже онтологически значимое. Я не индивидуальную патологию пытаюсь нарисовать на пустом месте. Я раскрываю патологию социальную. И даже метафизическую.
Специфические отношения, при которых субъект обладает субстанцией таким образом, чтобы подтвердить свою реальность за счет отрицания реальности этой самой субстанции, – это не абстракция. Это то, что существует на разных уровнях бытия. Это и определенные патологии "блатняка", и заморочки в духе физиологически утрированного тантризма. И… и знаменитый феномен влечения жертвы к террористу. Абсолютность этого влечения – миф. На самом деле далеко не каждая жертва влечется к террористу. Но этот миф очень полюбился нашей интеллигенции. Почему?
В чем глубинный механизм этого самого влечения определенных "субстанциональных жертв" к "террористическому субъекту"? Люди, жадно тянущиеся к простым описаниям (а таких, увы, в России все больше), начинают говорить о том, что жертва так хочет жить, что пытается заигрывать с террористом. На самом деле ничего близкого к этому в данном механизме нет. Если жертва всего лишь хочет, чтобы ее не убили – причем тут влечение? Психологи говорят, что отпущенная жертва бежит снова к мучителю и хочет, чтобы он ею обладал. Этот механизм талантливо показан в фильме "Ночной портье". Так что не надо банальностей! Они, ну, никак не приведут нас к пониманию нашей реальности.