Согласна умереть
Шрифт:
Трамвай спешил вперёд, а враг, уменьшаясь в размерах, становился всё менее интересен. Готовцев был доволен. Вся операция прошла без сучка и задоринки. И оба захвата удались.
Ему и в голову не могло прийти, что действия его могут быть рассмотрены в каком-то неожиданном ракурсе, когда все плюсы легко меняются на противоположный знак. Теперь это ясно вполне. Час же тому назад, осознав, что встреча всё-таки не состоялась, он несказанно удивился. И он долго надеялся, что Фээм всё же объявится. Потому, выйдя из трамвая, продолжал ждать агента. Долго, на восемь минут дольше положенного.
Вечером, когда Готовцев, с синим томом чеховского двухтомника в руках, сидел напротив работающего телевизора, рядом плюхнулась Ирина.
– Ну! – сказала она.
– Что? – скосился на неё Готовцев и увидел, что тело её обёрнуто, не полностью, конечно, банным полотенцем, глаза ласково светятся, а на губах играет улыбка. – А, ну да.
– Так ты собираешься в постель? – Ирина выхватила из рук Готовцева книгу и швырнула её в угол дивана.
– Он ещё на кухне?
Ирина нахмурилась.
– Он сидит спиной. И я жду пять минут.
– Да, я понял, – ответил Готовцев, однако с места не двинулся.
Ирина, между тем, вскочила с дивана и нетерпеливо взмахнула рукой, прогоняя Готовцева из комнаты.
– Иду-иду. – Готовцев глубоко вздохнул и решительно поднялся.
– А вот этого бы не надо, – проговорила Ирина с плохо скрываемой злостью в голосе.
Готовцев сделал невинное лицо.
– Не понимаю, о чём ты.
– Пыталась тут подслушать твои разговоры по телефону… – подступила к мужу Ирина.
– Не удивлён, – проговорил Готовцев, невольно отводя взгляд в сторону.
– Твои постоянные задержки. Якобы по работе… И эти звонки…
– Ну да. Принято, я ж говорил, решение о модернизации. В связи с проявляемым индусами интересом.
– Ты изменился, – объявила Ирина. – Требуются подробности?
– Ну а как? Если в жизни моей столько всего…
– Ты сам-то понимаешь, что это ненормально? – не стала слушать Ирина.
Готовцев нахмурился и мрачно проговорил:
– Что я всё ещё жив?
– Я тебя когда-нибудь прибью! – прорычала Ирина. – А если я тебя уже не возбуждаю, то так и скажи, скотина!
– Как так можешь говорить такое, Иринка, если только вчера… – начал Готовцев.
– О, помнишь, оказывается! – округлила глаза Ирина. – Но это опять исключительно моя заслуга. Это я вдохнула в тебя жизнь. Ротиком своим, заметь.
– Ты так говоришь, как будто если бы…
– А вот не знаю! – перебила Ирина. – Вот и сейчас… Да, стоишь и стоишь.
– Ладно, я в душ. – Готовцев сделал пару шагов по направлению к двери, затем остановился и обернулся. – Однако как это ты могла не заметить, что стоит мне прикоснуться к твоей груди… Ну, погладить всего лишь…
– Иди-иди! – Ирина вытолкала Готовцева из комнаты.
Готовцев обернулся, убедился, что дверь закрыта плотно и вслух сказал:
– Сволочь! Вот перестанешь меня возбуждать, вот уйдёт эта страсть животная…
Произнеся эти слова, Готовцев замолчал и задумался. Посылка ясна, а… Нет, это какая-то другая жизнь. Незнакомая, неизвестная и, как будто, нереальная. Впрочем, думал ли он сто лет назад о том, что когда-либо его будут возбуждать женщины под сорок, которые с морщинками, жирком, целлюлитиком да ещё и небрежно обращающиеся со средствами гигиены, бывшими в употреблении в том числе?
Внеплановые разговор о поэзии и защита Варзакова
Он не знал, зачем ему это надо. Даже не размышляя можно уверенно заявить – могло быть так, а могло быть и наоборот. Возможно ли, чтобы в обществе, где всё приглушённее, с притуплением силы звучания падают всё новые и новые порции кровавого горя, остались люди, не способные при обстоятельствах той или иной степени беспамятства убить себе подобного? Практически – да (ведь можно же, например, годами не попадать под дождь), теоретически – нет.
То есть теоретически можно со всей уверенностью допустить, что Маргарита Заплатина угрохала своего друга Сашу. А в действительности? Допустимо и то, и другое. Но – какая разница, если Готовцев и представить себе не может, что способен был бы принять какие-либо меры во имя торжества законности и внести вклад в созидание дряхлеющего зданьица принципа неотвратимости наказания?
Может быть, его интересует разнообразие клинических проявлений чего-то из того, что, надо полагать, неизбежно умирает в человеке, насильственно лишившем жизни другого? Или, быть может, он сомневается, что убийца и неубийца тождественны друг другу? Неотрывное ощущение жирнеющего вопроса автономным слоем кожи спеленало Готовцева, в чём-то снизив, а в чём-то и повысив его чувствительность к внешним прикосновениям, когда некоторые стёртые, смазанные элементы человеческой деятельности воспринимаются в свете неожиданно отчётливой однозначности.
Так, например, он обнаружил вдруг сходство между Маргаритой Заплатиной и своей собакой по кличке Зизи. Они обе в чём-то похожи на японок. Глазами, наверное, прежде всего.
Такса Зизи очень выразительно смотрит и на Готовцева, и на всех членов семьи. И на других, вероятно, людей. Слов не разобрать, но чувства, настроение, их смена – это всё ничуть не скрывается ею. Её открытость умиляет друзей и ослабляет потенциальных недоброжелателей.
Глаза Маргариты, да и лицо её, тоже достаточно выразительны, однако они могут поведать окружающим отнюдь не то, что должны были бы поведать. Публикуемые ею чувства нередко скорректированы привходящими обстоятельствами жизнепроявлений современного человека – то ли высшего животного, то ли точки приложения космических сил и энергии, то ли… иного чего. И это несмотря на то, что у собаки может быть множество причин быть скрытной. Взять даже хозяина. Он способен ухватить псинку за загривок да и ткнуть мордой в оставленную ею лужу или иным, столь же нетактичным, образом указать на совершённую ошибку.
В глазах Маргариты и Зизи – печаль и страдание, не размываемые до конца ни наплывами улыбок, ни в результате повиливания хвостиком. Правда, улыбки внешне более эффективны, ибо расцвеченное ими лицо порой выглядит весёлым, радостным и даже восторженным.
Однако когда радость, восторг охватывает Зизи, то и в голову как-то не приходит высматривать угольки страдания в собачьем взоре. Радость собаки, извивающейся у ног возвратившегося домой хозяина, безусловна и абсолютна.
А в прошлое воскресенье Зизи бурно и очень долго радовалась встрече с Готовцевым, хотя он никуда и не отлучался. Он, производя одну из операций гигиено-косметического значения, всего лишь обмотал голову большим полотенцем, изрядно преобразившись в итоге в некоем восточно-азиатском стиле. Подрёмывавшая в кресле Зизи, увидев его, спрыгнула с кресла и с лаем пустилась бегать по комнате. Решив, что собака желает поиграть с ним, Готовцев изобразил из себя преследователя, однако Зизи на удивление скоро выскочила на балкон, а затем и на площадку межбалконного пространства, где предприняла попытку влезть под находившиеся там коробки и ящики. При этом она уже не лаяла, а жалобно визжала.