Соглядатай Его Величества
Шрифт:
Корбетт быстро просмотрел листки и почувствовал волну сострадания: письма, всегда короткие, были полны слез и горя: ведь это родители писали детям, брат — брату, кузен — кузену. Одним из самых длинных посланий было письмо Тюбервиля сыновьям. В этом письме, датированном январем 1295 года, а именно днем святого Гилария, сквозила боль и ненависть к врагу. Тюбервиль выражал сожаление, что они порознь встречали Рождество, но сообщал, что купил им в подарок медальоны со святым Христофором, волкодава по имени Николас, и обещал, что, когда они наконец вернутся, он отметит это событие большим пиршеством в какой-нибудь местной
Довольный, Корбетт снова свернул пергамент и вернул его ап Рису.
— Благодарю, — улыбнулся он Кувилю и кивнул. — До встречи, желаю вам всего хорошего.
Старик улыбнулся, обнажив беззубые десны, Корбетт ласково дотронулся до его щеки и вышел из хранилища в коридор. Корбетт охотно бы отдал месячное жалованье в обмен на разгадку тайны Ричмонда. Будь его воля — он сейчас же допросил бы графа, не обращая внимания на то, что этот заносчивый вельможа приходится родней самому королю.
Когда Корбетт возвратился на Темз-стрит, уже стемнело, возле некоторых домов зажгли и вывесили светильники. Гуляки, одурев от дешевого эля и от собственного веселья, гурьбой высыпали из кабаков, оглашая улицы громкими воплями. Корбетт нащупал рукоять кинжала, заткнутого за пояс, и осторожно прошел мимо бражников. Те осыпали его бранью, но он протиснулся через их толпу и наконец облегченно вздохнул, добравшись до дома и взойдя по темной винтовой лестнице. Дома явно удрученный Ранульф зажигал свечи. Корбетт полюбопытствовал, как у его слуги дела, но в ответ услышал лишь невнятное бормотанье. Корбетт тихонько улыбнулся: раз Ранульф не в духе, за ужином, состоявшим из вина и холодного мяса, его ожидает гробовая тишина.
Корбетт этим нисколько не огорчился, и, когда со стола было убрано, он предоставил Ранульфу полную свободу действий, а сам достал из большой шкатулки поддон для письма и принялся излагать на кусочке пергамента свои подозрения и заключения.
Первое. В совете Эдуарда есть изменник, который выдает секреты французам и сносится с врагами короля в Уэльсе.
Второе. Уотертон, секретарь, — наполовину француз, а отец его являлся сторонником графа Симона де Монфора, давнего недруга короля Эдуарда. Хотя де Монфора казнили тридцать лет тому назад, его память по-прежнему чтят во многих местах, особенно в Лондоне.
Третье. Уотертон, похоже, очень богат; в Париже он вел себя подозрительно, Филипп явно ему благоволит, а кроме того, с ним тайно встречался главный шпион французского короля Амори де Краон.
Четвертое. Королю Уотертона рекомендовал граф Ричмонд, у которого тот служил прежде. Ричмонд позорно проиграл войну в Гаскони; он тоже полуфранцуз и входит в королевский совет.
Корбетт еще раз просмотрел перечень и вздохнул. Так-то оно так, подумал он, но до сих пор без ответов остаются важные вопросы:
1. Кто этот изменник? Один ли это человек или, может быть, несколько?
2. Как этот изменник сносился с французами?
Корбетт сидел, уставившись в пергамент, до тех пор, пока свечи почти не догорели. Наконец он отбросил его в сторону: логика бессильна, когда недостает фактов. Он снял нагар со свечей и улегся на кровать. В голове продолжала вертеться какая-то недодуманная мысль, но он сам никак не мог понять, о чем. И вдруг, уже почти засыпая, Корбетта озарило: он вспомнил, что все те письма, что он держал в руках днем, были переписаны знакомым почерком; одновременно в памяти всплыла встреча с Уотертоном в секретарской комнате в Париже, и он осознал, что переписчиком писем к заложникам был не кто иной, как Уотертон.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
На следующий день Корбетт отправил хмурого Ранульфа в Вестминстер кое-что разузнать. Когда слуга возвратился — причем в куда более радостном расположении духа, — уже почти стемнело.
— Граф Ричмонд, — бодро доложил он, — был в центральных графствах в числе посланников, встречавшихся с шотландцами для тайных переговоров. Он будет в Вестминстере завтра вечером.
Корбетт, оставшись доволен таким известием, следующие два дня целиком посвятил своим делам. Ему требовалась кое-какая одежда; нужно было подписать договор с ювелиром, у которого хранились Корбеттовы деньги. А еще он пошел вместе с Ранульфом на медвежью травлю в Саутуорке, но от этого зрелища его одолела тошнота, и он отправился смотреть неподалеку миракль «Сотворение мира», который игрецы представляли на помосте из длинных досок, переброшенных через десяток телег.
Сюжет действа был известный и потому скучный, зато Корбетт с любопытством разглядывал различные театральные приспособления: здоровенные бурдюки, наполненные водой, приготовленные, чтобы изображать всемирный потоп; ковчег, двигавшийся по сцене, и медные хлопушки, призванные изображать и раскаты грома, и глас Божий. Корбетт смотрел и дивился, но не отнимал руки от кошелька и краешком глаза следил за воришками и карманниками, которые слетались на подобные представления, как мухи. Толпа собралась огромная: тут были и студенты, и чиновники в шерстяных одеяниях, и купцы в бобровых шапках, и дамы под прозрачными покрывалами, и придворные щеголи в отороченных горностаевым мехом плащах.
Корбетт пошел дальше, не слишком встревожившись из-за того, что Ранульф бесследно исчез. Он купил у булочника горячий пирожок и теперь медленно пробирался через толпу, наслаждаясь яркими красками и теплом и одновременно насыщаясь сочным, пряным мясом. Он зашел в несколько лавочек, остановился послушать, как коробейник нахваливает свои товары, в числе коих, к сведению изумленных слушателей, были и аспид, укусивший царицу египетскую Клеопатру, и крайняя плоть Моисея, и прядь волос Самсона. Корбетт, подчинивший свою жизнь разуму и холодной логике, всегда веселился, слушая подобные нелепости.
К тому времени, когда он добрался до дома, уже сгустились сумерки. Он медленно поднимался по лестнице и вдруг замер у двери, удивившись, что из-за нее доносятся крики и визги. Он тихонько толкнул дверь, приотворив ее, и сквозь щелку увидел Ранульфа в чем мать родила, резвившегося с молодой девицей. Она вертелась и извивалась, ее распущенные рыжие волосы наполовину скрывали белое тело, льнувшее к Ранульфу, а лицо выражало неизъяснимое удовольствие: глаза закрыты, а на полуоткрытых губах замер стон наслаждения.