Соглядатай (сборник)
Шрифт:
Закрыв дверную створку – немного прижав ее, так, чтобы она плотно держалась, – он машинальным жестом засовывает обе руки в карманы куртки на овечьем меху. Правая рука снова находит там пакетик с конфетами и сигареты. Матиас вынимает из пачки одну сигарету и закуривает.
Из внутреннего кармана пиджака он достает бумажник, вынимает из него небольших размеров газетную вырезку, краешек которой слегка выступает из-под других бумаг. Он читает печатный текст от начала до конца, выбирает в нем одно слово и, стряхнув с сигареты пепел, подносит ее горящий конец к излюбленному фрагменту. Бумага тотчас начинает темнеть. Матиас нажимает все больше. Пятно увеличивается; наконец сигарета прожигает листок, оставляя в нем круглую дырочку с огненной каймой.
Так
Вслед за этими появляются новые дыры, располагающиеся сначала попарно, затем вклинивающиеся как попало на свободные места. Вскоре весь прямоугольный клочок газеты становится просвечивающим насквозь. Тогда Матиас решает уничтожить его окончательно, сжигая то, что от него осталось, на медленном огне с помощью сигареты. Он начинает с уголка и проводит сигаретой вдоль кружевных участков, умудряясь при этом сделать так, чтобы, кроме обугленного пепла, от листка не отваливалось ни кусочка. Потихоньку дуя на атакуемый участок, он видит, как линия накала все быстрее отвоевывает территорию. Время от времени он затягивается дымом, чтобы разжечь табак; он стряхивает пепел на плитчатый пол под ногами.
Когда вместо вырезки остается всего лишь крохотный треугольник, который Матиас держит меж двух кончиков ногтей, он кладет этот остаток прямо на источник огня, где тот и догорает. Таким образом, от рубрики происшествий не остается никаких различимых невооруженным глазом следов. Да и сама сигарета в процессе манипуляций уменьшилась до размеров полуторасантиметрового «бычка», который, естественно, был выброшен в окно.
Матиас нашаривает в глубине кармана два слишком длинных окурка, найденных в траве у обрыва. Он раскуривает их один за другим, чтобы привести к более правдоподобным размерам; как можно скорее выкуривает их, делая затяжку за затяжкой, и также выбрасывает в окно.
Правая рука снова погружается в глубь кармана и достает на этот раз конфету. Прозрачная обертка разворачивается и кладется обратно в пакетик, а кубик коричневатой массы отправляется в рот. Это что-то, напоминающее карамель.
Матиас застегивает куртку. Поскольку ветра нет, этот дождик вряд ли попадет в комнату; так что можно не закрывать раму. Матиас подходит к двери.
В тот момент, когда он открывает дверь, чтобы пройти в коридор и пересечь дом – поскольку главная входная дверь, выходящая на дорогу, располагается с противоположной стороны, – ему приходит в голову, что если он повстречает квартирную хозяйку, то она непременно захочет с ним поговорить. Он бесшумно приотворяет дверь комнаты. До него, вероятно из кухни, расположенной на другом конце коридора, неотчетливо доносятся какие-то слова. Среди этих голосов он узнает голос хозяйки. С ней разговаривают еще по крайней мере двое мужчин. Можно подумать, что они стараются не повышать голоса – иногда даже говорят шепотом.
Матиас осторожно прикрывает дверь и поворачивается к окну; можно запросто выйти через него. Взобравшись на коленях – чтобы не поцарапать полированное дерево – на небольшой массивный стол, он перешагивает через подоконник, приседает на каменном выступе снаружи и спрыгивает на низкорослую травку холма. Если двое мужчин хотят поговорить с ним, они вполне смогут сделать это попозже.
Матиас идет напрямик сквозь сырой, холодящий лоб и глаза воздух. Войлочный травяной ковер, составляющий в этих местах всю растительность, настолько пропитался водой, что подметки ботинок издают чмоканье выжимаемой губки. Эта податливая жижа делает шаг мягким, легким и естественным – тогда как на ночной дороге ноги на каждом шагу спотыкались о невидимые камни. Сегодня утром коммивояжер уже не чувствовал никакой усталости.
Очень скоро он приходит к краю обрыва, который в этих местах не очень высок. На море, уже довольно низком, продолжается отлив.
Продолжая свой путь в том же направлении, идя то по холмистым лугам, то прямо среди утесов, Матиас останавливается перед длинной расселиной, расположенной перпендикулярно берегу. В своей верхней части она не превышает одного метра в ширину, сразу сужаясь книзу, и вскоре становится настолько узкой, что в нее может пройти только тело ребенка. Но расселина, должно быть, уходит гораздо глубже внутрь скалы; ее дно мешают увидеть выступы на стенах. Вместо того чтобы расширяться в сторону моря, она, наоборот, еще больше сужается – по крайней мере, на поверхности, – не оставляя на боковой стене обрыва, среди хаоса гранитных плит, спускающихся до самого песчаного берега, ни одного нормального отверстия. Так что проскользнуть туда с какой бы то ни было стороны невозможно.
Матиас достает из кармана пакетик конфет, открывает его, кладет в него для балласта камешек, снова закрывает, несколько раз перекручивая целлофан, и наконец бросает туда, где щель наиболее широкая. Твердое тело ударяется о камень – раз, второй, – но падает, не разбиваясь и нигде не задерживаясь. Затем он скрывается из виду в поглотившей его темной пустоте.
Склонившись над бездной и прислушавшись, Матиас слышит, как тот еще раз отскакивает от чего-то твердого. Последовавший сразу за этим характерный звук сообщает о том, что твердое тело наконец упало в отверстие, наполненное водой. Это отверстие во время прилива несомненно сообщается с морем, но их соединяют такие узкие и запутанные каналы, что вода вряд ли когда-нибудь вынесет пакетик наружу. Матиас распрямляется, делает крюк, чтобы обойти расселину, и продолжает свой прерванный путь. Он задумывается о том, любят ли крабы конфеты.
Вскоре у его ног показываются плоские скалы, на которых покоится начало большого мола – широкие, слегка наклонные пласты из серого камня, которые спускаются прямо к воде, вытесняя, даже во время отлива, песок. Здесь таможенная тропа соединяется с дорогой побольше, которая, изгибаясь, уходит в глубь острова, оставляя позади, у самого края берега, древнюю полуобвалившуюся стену, оставшуюся, очевидно, от старого королевского города.
Матиас спускается по камням без труда, благодаря их удобному расположению. Перед ним возвышается внешняя стена мола, прямой линией вертикально убегающая к причальному маяку.
Он взбирается на последний склон, затем поднимается еще на несколько ступеней, которые ведут к набережной через проем, проделанный в массивном парапете. Он снова оказывается на бугристой мостовой, свежеумытой утренним дождем. Вода в порту гладкая, как в замерзшем пруду. На ее поверхности уже нет ни малейшего волнения, ни малейшей ряби у берегов, ни малейшей зыби. В конце пристани идет погрузка ящиков на стоящее у причала маленькое рыболовное судно. Три человека – два на берегу и один на палубе – механическими движениями передают их из рук в руки.
Обнажившаяся вдоль берега полоса ила выглядит уже не так, как в предыдущие дни. Тем не менее, чтобы понять природу этого изменения, Матиасу приходится несколько секунд подумать, потому что на этом темно-сером полотне не бросается в глаза ничего необыкновенного: только оно какое-то «чистое», весь мусор, которым оно было усыпано, вдруг куда-то исчез. Матиас вспомнил, что накануне он действительно заметил группу людей, которые, воспользовавшись отливом, занимались таким необходимым трудом, как очистка. Эта привычка к уборке, сказала ему квартирная хозяйка, сохранилась на острове еще со времен военного флота. Коммивояжер, разумеется, сделал вид, что знает об этом из своих детских воспоминаний; но на самом деле он совершенно забыл об этой подробности, равно как и обо всем остальном, и эти картины ему уже ничего не напоминали.