Согнутая петля
Шрифт:
— Идей? — переспросил Фарнли.
— Да, вроде вашей! Быстрая нажива и легкая жизнь!
От этих слов в воздухе, казалось, повеяло холодом. Фарнли поднял руку и провел ею по своему твидовому пиджаку, как бы уговаривая себя сохранять спокойствие. Его противник с фантастической интуицией выбрал именно те слова, которые могли его уколоть.
У Фарнли была довольно длинная шея, и сейчас это стало особенно заметно.
— Кто-нибудь этому верит? — проговорил он. — Молли… Пейдж… Барроуз… вы этому верите?
— Никто этому не верит, — ответила Молли, спокойно глядя на него. — С твоей стороны глупо позволить ему вывести тебя из равновесия, ведь он только этого и добивается.
Истец повернулся и с интересом посмотрел на нее:
— Вы тоже, мадам?
— Что «я тоже»? — спросила Молли, рассердившись на самое себя. — Простите, что говорю как заезженная пластинка, но вы знаете, что я имею в виду.
— Вы верите, что ваш муж Джон Фарнли?
— Я это знаю.
— Откуда?
— Боюсь, это женская интуиция, — холодно произнесла Молли. — Но под этим я подразумеваю нечто разумное, нечто такое, что, меня во всяком случае, никогда не подводит. Я поняла это в тот момент, когда снова увидела его. Конечно, я хотела бы найти доказательства, но они должны быть неопровержимыми.
— Позвольте спросить, вы его любите?
На этот раз Молли покраснела под загаром, но вопрос восприняла по-своему:
— Ну, скажем, он мне нравится, если хотите.
— Именно. И-мен-но. Он вам нравится; он всегда, думаю, будет вам нравиться. Вы ладите и всегда будете прекрасно ладить. Но вы его не любите и никогда не любили. Вы любили меня. Вы, так сказать, влюбились в мое отражение из вашего детства, которое окружало обманщика, когда "я" вернулся домой.
— Господа, господа! — произнес несколько шокированный мистер Уэлкин, как церемониймейстер бурного банкета.
Брайан Пейдж с неприкрытым удивлением вступил в разговор, чтобы успокоить хозяина дома.
— Ну, так вы еще и психоаналитик, — сказал Пейдж. — Слушайте, Барроуз, что нам делать с этим цветком?
— Я знаю только, что нам предстоят довольно неловкие полчаса, — холодно ответил Барроуз. — А еще мы отклоняемся от темы.
— Вовсе нет, — заверил его истец, горящий искренним желанием понравиться. — Надеюсь, я не сказал ничего оскорбительного для кого-нибудь? Вам бы пожить в цирке; ваша кожа быстро бы задубела. Однако я обращаюсь к вам, сэр. — Он посмотрел на Пейджа. — Разве я не прав относительно этой леди? Можете возразить? Можете сказать, что, для того чтобы полюбить меня в детстве, она должна была быть постарше — в возрасте, скажем, Маделин Дейн. Таким было ваше возражение?
Молли засмеялась.
— Нет, — усмехнулся Пейдж. — Я не думал ни о подтверждении, ни о возражении. Я думал о вашей таинственной профессии.
— О моей профессии?
— Да, о редкой профессии, о которой вы упомянули и в которой вы преуспевали в цирке. Я не могу решить, кто же вы: предсказатель, психоаналитик, специалист по памяти, заклинатель или все это, вместе взятое? В вас есть задатки для всех этих профессий, и даже гораздо больше. Слишком уж вы напоминаете Мефистофеля из Кента. Вы не принадлежите этому миру? Вы почему-то все приводите в беспорядок, и у меня от вас болит шея.
Истец, похоже, был доволен.
— Правда? Вас всех нужно немного расшевелить, — заявил он. — Что же касается моей профессии, то во мне есть понемногу от каждой из них. Но самое главное, что я — Джон Фарнли.
Дверь в комнату открылась, и вошел Ноулз.
— К вам мистер Кеннет Марри, сэр, — доложил он.
Наступила пауза. Угасающий свет последних лучей солнца проник в комнату сквозь деревья и высокие окна. Он залил мрачную комнату спокойным, теплым светом, достаточно ярким, чтобы лица и фигуры стали отчетливо видимыми.
Сам Кеннет Марри в летних сумерках напоминал кого угодно. Это был высокий, худой, несколько неуклюжий человек, который, несмотря на первоклассный ум, никогда ни в чем не добивался особых успехов. Хотя ему было не больше пятидесяти лет, его светлые усы и борода, скорее напоминающие щетину, начали седеть. Он постарел, как и говорил Барроуз, похудел и помрачнел. Но многое все-таки осталось от его прежнего легкого, добродушного характера, и это стало заметно, когда он легкими шагами вошел в комнату. Прищуренные глаза выдавали в нем человека, привыкшего к горячему солнцу.
Войдя, он остановился и нахмурился, словно над загадкой. И к одному из оспаривающих свои права на поместье вернулись воспоминания о былых днях с прежними чувствами, с почти неистовой ожесточенностью по отношению к умершим людям; и все же Марри не выглядел ни на день старше, чем прежде.
Он рассматривал людей, собравшихся в комнате. Лицо его из хмурого стало насмешливым — вечный преподаватель, — а затем подозрительным. Марри направил свой взгляд в пространство между владельцем и истцом.
— Ну, юный Джонни? — произнес он.
Глава 5
На секунду оба участника спора замерли и замолчали. Сначала казалось, будто каждый ждет, что будет делать другой; затем каждый повел себя по-своему. Фарнли слегка дернул плечом, словно не хотел вступать в спор, но соизволил кивнуть, сделал приветливый жест и даже натянуто улыбнулся. Голос Марри звучал властно. Но истец, немного поколебавшись, решил поступить по-другому. Он заговорил очень дружелюбно.
— Добрый вечер, Марри, — сказал он, и Брайан Пейдж, знавший, как ученики ведут себя со своими бывшими преподавателями, вдруг почувствовал, что чаша весов опускается в сторону Фарнли.
Марри огляделся.
— Может быть… э… кто-нибудь представит меня, — приятным голосом произнес он.
Это сделал Фарнли, очнувшись от своей апатии. По молчаливому согласию Марри считался среди собравшихся «стариком», хотя он был намного моложе Уэлкина; в его манерах было что-то «стариковское», некая неуловимая значительность и уверенность. Он сел во главе стола, так что свет падал как раз на его спину, степенно надел очки в черепаховой оправе, сделавшие его похожим на сову, и оглядел присутствующих.