Сохраняя веру (Аутодафе)
Шрифт:
— У нас здесь порядки не то что у вас в Америке, — пояснил отец семейства. — Мы здесь все одна семья. Заботимся друг о друге. И все дети для нас родные.
Дебора молча допила свой кофе. Теперь она рассчитывала услышать, какая ей предстоит учеба, но ребе Шифман с головой ушел в статью на какую-то животрепещущую тему.
— Что за хуцпа [16] ! — воскликнул он. — Вздумали открыть по пятницам кинотеатры в Иерусалиме!
— Немыслимо! — согласилась Лия, неодобрительно прищелкнув языком. — Говорят, в Тель-Авиве они это уже проделали — но там одни гои.
16
Хамство (иврит.).
Дебора, приехавшая из страны, где для иноверцев кино в шабат никто не закрывает, не видела в этом ничего страшного. К тому же в Меа-Шеариме кинотеатров все равно не было. Но она промолчала.
Потом все же осмелилась подать голос:
— Ребе Шифман?
— Да, Дебора?
— А что у меня со школой?
— А что с ней?
— Где она находится? И когда я туда пойду?
— Она находится в Америке, и ты уже свое отходила, — лаконично ответил он.
Дебора возразила:
— Но я думала…
— Тебе ведь уже шестнадцать, так? — вступила в разговор миссис Шифман.
— Почти семнадцать.
— Ну, так вот, закон этого так называемого государства предполагает обучение в школе только до шестнадцати лет. С тебя уже хватит учебы.
Дебора опешила.
— А разве мудрецы Талмуда не учат нас, что…
— Это еще что за разговоры? — рассердилась Лия. — Какое отношение молодая девушка имеет к мудрецам Талмуда? Ты ведь изучила Краткий свод, верно?
— Верно, и очень даже хорошо изучила. Но я еще очень многое хочу узнать.
— Послушай, Дебора, — вежливо, но решительно вмешался ребе Шифман. — Ты знаешь, что требуется от жены. Все остальное женщину не должно касаться.
— Теперь я понимаю, почему она попала в эту историю, — заметила Лия, обращаясь к мужу.
Деборе было больно и обидно. Но теперь она по крайней мере знала, что о ее проступке им известно.
И все равно сдаваться без боя она не намерена.
— Мой отец мне сказал, что я здесь закончу образование, — как можно вежливее возразила она.
— Образование — понятие растяжимое, — ответил ребе Шифман. — Твой отец попросил меня… как бы это сказать…
— Наставить меня на путь истинный? — подсказала Дебора.
Ребе кивнул:
— Да, что-то в этом духе. Он разрешил мне обращаться с тобой, как со своей собственной дочерью. И можешь мне поверить, как только Ривке исполнится шестнадцать, она пулей вылетит замуж. Это предотвратит любой цорес и шкандаль.
«Неприятности и скандал, — подумала Дебора. — Что они себе про меня насочиняли?»
— Хорошо. Если я не буду ходить в школу, чем мне тогда заниматься? — спросила она, хотя уже смутно догадывалась, и от этого ей делалось нехорошо.
— Ответь мне, дитя, — отозвался ребе Шифман, — ты когда-нибудь занималась домашними делами? Здесь ведь тебе не «Хилтон»! Тебе не кажется, что моей жене помощь не помешает?
До этого момента Дебора чувствовала растерянность, замешательство и разбитость от разницы во времени. Сейчас в ней вспыхнуло возмущение.
— Я рассчитывала на другие занятия, ребе Шифман, — твердо заявила она.
Ребе поднял одну бровь, смерил ее долгим взглядом и с расстановкой произнес:
— Послушай меня, мадам Луриа, в этом доме распоряжаюсь я. Как я сказал, так и будет!
С упавшим сердцем Дебора сидела за столом под перекрестными взглядами хозяев дома.
— И что теперь? — спросила она.
— Теперь мы будем мыть посуду, — ответила Лия.
Вот и все.
16
Дебора
Последовавшие за тем дни и ночи были окрашены для Деборы в одинаковый серый цвет. Занятно, но единственным ярким пятном в этом унынии был не сам шабат — ибо, хотя ей и разрешалось ходить в синагогу, в вечерний класс ребе Шифмана она не допускалась, — а те три часа утром по пятницам, которые они с Лией проводили на рынке — шумном, бурлящем уличном базаре рядом с улицей Яффе [17] , который назывался Махане Иегуда.
17
Центральная улица Иерусалима.
Ее глаза, подернутые печалью, вспыхивали при виде горой наваленных апельсинов, этих маленьких копий слепящего солнца. Здесь даже флегматичная Лия пробуждалась к жизни и затевала веселый торг с продавцами деликатесов, которые ее семейство могло себе позволить только по особым случаям. Шабат был одним из них.
Этот маленький глоток свободы вызывал у Деборы тоску по чему-то большему. Ее коробило уже то, что улица, давшая кварталу Меа-Шеарим свое название [18] вела только в одну сторону — внутрь.
18
На иврите «меа шеарим» значит «сто ворот».
Именно здесь, на этом пятничном базаре, в один яркий апрельский день ей вдруг показалось, что она бредит. В каких-то десяти шагах от нее стояла девушка примерно ее возраста с шейтелем на голове, но довольно симпатичная. Она протягивала свертки с покупками высокому, спортивному, рыжеволосому мужчине в ермолке.
Он увидел ее и окликнул:
— Дебора! Дебора Луриа! Неужто ты?
Она приветственно помахала, а Лия немедленно развернулась и недоверчиво спросила:
— Что происходит? Ты его знаешь?
— Да. Это Ашер Каплан.
— Впервые слышу, — нахмурилась Лия. — Он не из наших.
— Он из Чикаго, — принялась объяснять Дебора.
Ашер подошел.
— Привет! — Он улыбался. — Мир тесен, да?
— Да, — согласилась она и подумала: «Если бы ты знал, Ашер, насколько этот мир расширился сию минуту!»
— Что ты тут делаешь? — спросил он.
— Живу у друзей. — Она поспешила представить Лию: — Это ребецин Шифман. Мы живем в Меа-Шеариме.
— «Мы»? Ты замужем за ее сыном?