Сохраняя веру (Аутодафе)
Шрифт:
— Обида тут ни при чем. Я скорее поражена. Если ты так это воспринимаешь, то как получилось, что ты приехал в Израиль, чтобы за гроши преподавать еврейскую литературу?
— Ага! — Он театрально поднял указательный палец. — В этом все и дело! У меня большие сомнения по части веры, но я всецело предан культурному наследию своего народа. Я люблю Библию за ее поэтичный язык, за богатство эмоциональной палитры. Но терпеть не могу самозваных интерпретаторов, мнящих, что им уготовано путешествие первым классом на огненной колеснице, когда придет пророк Илия.
Он дал себе успокоиться, после чего сменил тон на шутливый:
— Ты меня еще не начала ненавидеть?
— Ты, кажется, задался этой целью. — Она кокетливо улыбнулась. — Но я готова дать тебе выговориться.
— Я глубоко убежден, что человеческая жизнь — явление территориальное. И это в равной степени относится и к еврею, и к его соседу. Каждый народ должен иметь свою родину.
— А какое все это имеет отношение к моему намерению стать раввином?
— Ну, это я так хотел донести до тебя ту мысль, что все зависит только от твоих убеждений. Я хочу сказать, если ты собираешься проповедовать догматическую идею о «богоизбранности» нашего народа, то в этом я тебя поддержать не могу.
— А как ты себе представляешь мои функции?
Он снова разгорячился.
— Ты должна стучаться в сердце каждого благодушествующего еврея, хватать его за грудки и говорить, чтобы любил ближнего своего — начиная со своего соседа-еврея. Не буду тебе напоминать, что Гилель говорил, что именно это — основа основ всей нашей религии, а все остальное — не более чем комментарий.
Она улыбнулась и ласково сказала:
— Да, Гилель так и говорил.
Зэев вдруг повернулся, схватил ее за плечи и с жаром воскликнул:
— Я вижу, из тебя выйдет потрясающий раввин!
Он обнял ее.
— Дебора, я хотел бы стоять в первом ряду на всех твоих проповедях.
Они зашагали дальше. Зэев рассказал, как нашел единственное средство против неизлечимой душевной муки — работу. Он писал и занимался до изнеможения. С того дня, как умер его сын, он заглушил в себе все эмоции — как пловец задерживает под водой дыхание и выныривает на поверхность для глотка жизни лишь тогда, когда находится на грани потери сознания.
— Иногда я чувствую себя ходячей тучей. Я закрываю свет всем, с кем встречаюсь. Я знаю, что в данный момент я совершаю это и с тобой. Ты еще выдерживаешь мою хандру?
Она понимающе стиснула ему руку:
— Мне это хорошо знакомо.
Зэев остановился и пристально посмотрел ей в глаза.
— Значит, у нас есть что-то общее. У нас обоих только по половинке сердца. Если мы их сложим…
Она осторожно прикрыла ему рот рукой.
— Нет, Зэев, я этого не говорила. Я ночью смотрела, как ты спишь, и знаешь, у тебя и во сне это грустное и покинутое выражение. Мне хотелось сделать твою жизнь немного светлей.
— У тебя получится, — ухватился он. — Мы оба можем…
— Нет! — оборвала она. — Еще я поняла, что по-прежнему ощущаю себя частью «двоих». Я не просто отдала… отцу Эли половину себя — я отдала ему себя целиком. Я вижу, как ты отчаянно хочешь любить и быть любимым. Ты заслуживаешь человека, который сможет тебе это дать. Прости, Зэев. Мне жаль, но я этого не сумею.
Зэев снова помрачнел.
— Дебора, не хочешь ли ты сказать, что всю оставшуюся жизнь намерена прожить одна?
— Я не одна. У меня есть моя работа.
— Да, да, это понятно! — отрубил он. — И еще у тебя сын. Мы все это уже проходили. А как насчет мужа? Разве тебе для жизни мужчина не нужен?
Она нагнула голову и тихо сказала:
— Я понимаю, Зэев, что ты хочешь сказать. Но я также знаю, что никогда не смогу полюбить никого другого.
— А как же наша ночь? Ты просто ставила на мне эксперимент?
Она пожала плечами, но не нашла в себе сил сознаться, что он очень близок к истине.
— Прости, — прошептала она. — Я не знала, что так получится.
Зэев вспылил:
— Черт побери, Дебора, жизнь коротка! В один прекрасный день ты проснешься и обнаружишь, что уже слишком поздно!
Она с тоской взглянула на него.
— Зэев, уже и так слишком поздно. Я это точно знаю.
Он схватил ее за плечи и чуть было не начал трясти.
— Дебора, как ты не понимаешь? Он умер! Твоего мужа больше нет! Когда наконец до тебя это дойдет?
Она взглянула в его искаженное лицо и шепотом ответила:
— Никогда.
Она повернулась и зашагала прочь. Он окликнул, но она не обернулась.
— Ты сумасшедшая! — прокричал он вслед. — Ты сама не знаешь, что делаешь!
«Знаю, — сказала она себе. — И надеюсь, что когда-нибудь ты меня простишь».
51
Дэниэл
Парадокс: почему получается, что все самые счастливые моменты в жизни неизбежно изглаживаются из памяти, в то время как ничтожнейшие подробности трагедии, как ни старайся, забыть не удается?
В пять шестнадцать утра в последнюю среду мая 1978 года, когда я мирно спал в чикагском отеле «Риц», меня разбудил звонок. Звонила Дебора. Чувствовалось, что она в панике.
— Что-то случилось с Эли? — спросил я.
— Нет, Дэнни, с папой…
— Заболел?
— Пока нет, но я боюсь, скандал его убьет. Он всю ночь совещался со старейшинами.
— Послушай, что произошло? Еще же ночь! Что, синагога подверглась осквернению? — У меня в груди нарастал ком страха.
— В каком-то смысле. Папу предал один из его раввинов. Угадай с первого раза, кто этот негодяй?