Сохраняя веру
Шрифт:
4 октября 1999 года
На следующий день я приезжаю в медицинский центр, где доктор Уивер планирует повторное обследование сердца моей мамы, и, к своему удивлению, нахожу ее сидящей на диване рядом с Иэном Флетчером.
– Мэрайя, – говорит она, как будто мы собрались пить чай, – это мистер Флетчер.
Я так сжимаю Верину ручку, что бедный ребенок вскрикивает.
– Мы знакомы. Извините, мистер Флетчер. Можно тебя на минутку?
Волоча Веру на буксире,
– Не хочешь объяснить мне, что он здесь делает?
– Успокойся, Мэрайя. А то у тебя самой будет сердечный приступ. Я пригласила мистера Флетчера… – мама оборачивается и с улыбкой кивает ему, – чтобы он мог сделать свой репортаж и убраться к чертям из нашей жизни. Пускай себе снимает что хочет. Мне скрывать нечего.
– А если, – говорю я, потирая двумя пальцами переносицу, – он приклеит тебе ярлык зомби или вампирши и продолжит ошиваться вокруг нашего дома? Почему ты думаешь, что он сдержит свое обещание?
– Потому что знаю.
– Превосходно! Мне все ясно. Ну а Вера? – Я сжимаю руку дочери. – Она тоже не хочет его видеть.
– Ребенок реагирует на твои флюиды, дорогая.
– У меня нет никаких флюидов. Их вообще не существует.
– Бог тоже не существует, правда? – Мама невинно улыбается.
– Ладно. Нужен тебе этот цирк шапито – пожалуйста. Хочешь, чтобы Иэн Флетчер тебя снимал, пускай снимает. Но от нас с Верой он и слова не услышит. Будь добра объяснить ему это, если тебе здесь нужна моя компания.
Иэн Флетчер вместе с несколькими операторами и исполнительным продюсером втискивается в кабинет для исследований. Он обещает не касаться никаких тем, кроме здоровья моей матери, а когда я спрашиваю, есть ли у него разрешение на съемку, самодовольно демонстрирует мне мамино письменное согласие и согласие руководства больницы. По его распоряжению убирают лишние каталки, вносят софиты. Он хмурится, когда я отвожу Веру в сторону, чтобы она не попадала в кадр. Сама я встаю рядом с больничным администратором, приставленным наблюдать за ходом съемок. Мы похожи на двух сторожевых собак. Как только Флетчер жестом просит оператора наклониться через плечо врача и крупным планом снять мамину медицинскую карту, я вмешиваюсь:
– Это конфиденциально!
– Как и вся процедура обследования, миз Уайт. Но ваша мама подписала документ, согласно которому мы имеем право снимать ручной камерой все, что пожелаем.
– Ваши желания мне неинтересны.
Иэн Флетчер смотрит на меня и медленно улыбается:
– Жаль.
Я отхожу, спрашивая себя: как этот нахал может быть тем же самым человеком, с которым я разговаривала прошлой ночью? Показывает он сейчас свое истинное лицо или это только телевизионная маска?
Скрестив руки на груди, я смотрю, как оператор снимает мамину кардиограмму: обычную и с нагрузкой.
– Миссис Эпштейн, – говорит доктор Уивер, – вы здоровы, как восемнадцатилетняя девушка. Может быть, даже меня переживете. – Явно наслаждаясь
Меня медленно наполняет чувство удовлетворенности: во-первых, я рада снова услышать, что моя мать здорова, во-вторых, утереть нос Иэну Флетчеру чертовски приятно. Я бросаю на него торжествующий взгляд, и в этот самый момент он шепотом командует оператору, чтобы тот развернулся и снимал уже не мою маму, а Веру, которая сидит в углу и рисует на бланке для назначений.
– Нет! – тихо произношу я и бросаюсь в бой. – Вы не имеете права ее снимать! – кричу я и, вскочив с места, заслоняю дочь; оператор испуганно пятится. – Отдайте мне кассету! Сейчас же отдайте кассету!
Я тянусь к камере, парень поднимает ее над головой и зовет шефа на помощь:
– Господи, мистер Флетчер, да уберите от меня эту женщину!
Иэн Флетчер делает шаг вперед и, подняв ладони, умиротворяюще говорит:
– Миз Уайт, не нужно так волноваться.
Я разворачиваюсь к нему:
– А вы мне не указывайте! – Краем глаза я вижу, что оператор продолжает снимать. – Пусть выключит эту чертову штуковину!
Иэн слегка кивает, и оператор опускает камеру. Напряжение, которое я ощущала всем телом, ослабевает, и я обмякаю. Трясясь, я отхожу от Веры и поднимаю голову, ища взглядом мать. Иэн Флетчер, больничный администратор и доктор молча смотрят на меня.
– Нет, – с трудом выговариваю я и прокашливаюсь. – Я сказала «нет».
Когда Иэн Флетчер уходит, а медсестра уводит Веру, чтобы дать ей какую-то наклейку, я остаюсь с мамой наедине.
– Это моя вина, – говорит она, одеваясь. – Я думала, если я приглашу Флетчера сама, мы быстрей от него отделаемся.
– Увы, нет, – бормочу я.
Мы молча ждем возвращения Веры и обе, каждая на свой лад, в чем-нибудь себя упрекаем.
– Мэрайя, ты ведь слышала, что люди говорят про смерть?
Я поднимаю глаза:
– Что?
– Ну, про яркий свет в конце тоннеля и все такое. – Она вдруг прячет от меня глаза и начинает ковырять кутикулу на большом пальце. – Так вот, на самом деле это не так.
Я сглатываю. Во рту становится сухо, как в пустыне.
– Не так?
– Нет. Ни света, ни ангелов я не видела. Я видела свою маму. – Она поворачивается ко мне, глаза горят. – Ох, Мэрайя! Как долго мы с ней не виделись! Целых двадцать семь лет! Это был такой подарок – увидеть все то, о чем я уже начала забывать: и ее искусанные ногти, и отросшие корни волос, и даже морщины! Она улыбнулась мне и сказала, что еще не время.