Сокол, № 1, 1991
Шрифт:
И давний друг Петро виделся не раз. Во сне приходил — ладно, а то ведь и наяву. То в толпе покажется, а то дома выйдет вдруг из стены и стоит, оглядывается, будто не узнает своего собственного жилья. Слава богу, пропадал быстро, не доводил до мысли, что надо в больницу бежать, к психиатру.
А последнее время зачастил Петро.
Жил старик все в той же комнате, что и полвека назад. Собачью площадку всю, считай, порушили, когда прорубали новую улицу, впоследствии прозванную москвичами «вставной челюстью социалистического города», а этот дом оказался сбоку и уцелел. По новой улице старик ходил ежедневно то в магазин, то еще куда. Жил он один — безглазого
В Елоховской-то он и увидел опять Петра. Тот тоже не молился, стоял, оглядывался — экий любопытный. Увидел Климова, поклонился, как знакомому. Вот тогда ему стало не по себе, вот тогда окончательно решил идти в больницу.
И в самом деле пошел. Только при нашем хваленом здравоохранении поди-ка попади к врачу-специалисту — на месяц очередь. Плюнул и решил лечиться народным способом. Надумал: если еще явится видение, пошлет его к такой-то матери.
А он возьми да и явись в тот же день. Дома. Вошел неслышно в комнату и заговорил раньше, чем Климов опомнился.
— Пожалуйста, не пугайтесь, ничего таинственного в этом нет, просто образ, который вы видите, лучше других закреплен в вашем сознании…
Так он заговорил незнакомым бубнящим голосом. Будто радио, когда его плохо включишь. Климов мотнул головой, хотел все-таки матюкнуться, но вместо этого спросил:
— Чего это ты выкаешь со мной?
— Пожалуйста, извините, мы ведь не знакомы и, к сожалению, никогда не сможем быть знакомы.
— Забурел на том свете? — спросил Климов, соображая, каким шизиком обзовут его, если расскажет кому все, как есть.
— Пожалуйста, выражайтесь яснее. Жаргоны трудно поддаются переводу.
Климову вдруг стало жалко себя. Подумал: упекут, как есть упекут в психичку. Сказал, чуть не плача:
— Чего надо-то? Шел бы ты, не приставал к человеку.
— Мы вас давно ищем. Вы один знаете, где золото Храма.
— Какое золото?! Ничего я не знаю!
Он похолодел. Слова этого вырядившегося Петром типчика — «Мы вас давно ищем» — напугали. Значит, выследили, значит, не отстанут.
Как раз метель ударила по замороженным стеклам, породив в душе Климова тягостную тоску. Зима в этом году несколько раз принималась, то заметет снегом, то отпустит, а теперь вот метелью навалилась да с небывалым морозом. И теперь вот это… Климову казалось, что, если бы разговорчивое видение пришло летом, было бы легче.
— Просто вы все забыли. Мы вам поможем вспомнить.
— Нечего и вспоминать. Если и было золото, так его давным давно жулики утащили. Мне тогда еще говорили, что нашли под землей какой-то мраморный ящик. Пустой.
— Не утащили. Ни в одном дне истории двадцатого века золото Храма не присутствует. Значит, оно не найдено.
Климов с трудом переварил мудреную фразу. Точнее, не переварил, а отмахнулся от нее, как всегда делал, встречаясь с заумным, — выбрал лишь то, что безусловно ясно: золото пропало.
— Я тут ни при чем, — сказал он. — Кто-то украл, а с меня спрос?
— Никто не украл, в этом все дело. Мы точно знаем.
И опять холодом обдало Климова. «Мы» — банда, значит.
— А если я в милицию позвоню?
— Там тоже ничего не знают.
— А откуда это тебе известно? Кто ты сам-то?
Не хотелось ему так разговаривать с человеком, похожим на Петра. Пришел бы по-хорошему, так, мол, и так. Чайку бы попили, поговорили бы, повспоминали настоящего Петра, пусть земля ему будет пухом. А то юлит, мелет невесть что…
— Я могу объяснить. Только это покажется вам еще невероятнее.
— А в психичке-то все равно, что русский поп, что римский папа…
— Я пришел из будущего. Храм Христа Спасителя давно восстановлен. Все подлинное, что удалось найти, в нем. И золото под алтарь положено, в точности, как было, двадцать пудов наново отчеканенных монет. Но где-то существуют и подлинные. Их никто никогда не видел за все прошедшее после вас время. Значит, они еще не найдены, целы. Вы представляете, какая это историческая ценность?..
«Давай, давай! — думал Климов. — Заливай, раз дурака нашел… Из будущего он! А нонче в моде инопланетяне, газеты надо читать!»
— Я понимаю, в это трудно поверить. Но это так. Вот, смотрите.
Он обернулся к голой стене, и Климов обернулся и не увидел стены. Вместо нее была синяя даль и Храм посередине, тот самый Храм Христа Спасителя, не обшарпанный да ободранный, каким видел его Климов полвека назад, а новенький, ухоженный. Только дома вдали были совсем другие, ни на что не похожие дома. Но дома эти были далеко, ничуть не мешали глядеть на Храм. И люди, крохотные людишки, как муравьи, сновали внизу, придерживая шапки, задирали головы на золотые купола.
— Неужто молятся? — изумился Климов. — В вашем-то светлом будущем?
— Это туристы. Центр Москвы весь восстановлен, как был. Все храмы и монастыри, все здания красивой архитектуры. Так в наше время. Новая Москва растет вокруг и поодаль, не поглощая оазис старинной красоты. Теперь вы понимаете?
— Чего? — спросил Климов, чувствуя, что у него уж шарики за ролики заходят, а весь он будто выворачивается наизнанку. И хотелось верить в то, что говорил этот тип, и поди-ка поверь?!
— Мы вас просим спуститься в подземелье. Мы знаем: вы видели золото, видели, да забыли. Амнезия, частичная потеря памяти в результате ранения. Но если спуститесь в подземелье, то все вспомните, мы вам поможем вспомнить.
— Как это я спущусь? Эскалатора туда нет, чай.
— Вход есть. В ваше время еще сохранилась одна дверь в подземелье, и все там цело.
— Ты чего, был там? Чего ж не брал, коли цело?
— Я не могу ничего взять, я лишь изображение, так сказать, тень. Как в кино на экране.
— А я, значит, должен найти золото, взять его и отдать вам?
— Вы ничего не возьмете.
— Как это?!
Странно было слышать такое. Чтобы найти золото да не взять его? Нашел дурака. Да ведь четверть стоимости по закону-то полагается.