Сокол против кречета
Шрифт:
Для Руси Берке не представлял ни малейшей опасности. Молодой хан умел мыслить трезво и прекрасно понимал, что держава Константина ему в одиночку все равно не по зубам. Вот если бы великий каан Гуюк изменил свое отношение или на его место пришел бы кто-либо другой, тогда стоило бы и попробовать.
Глава 21
Ты была права, княгиня!
Помоги же, Господь, милосердье твое
Обрати на молитву мою.
Пусть не кружит в надежде над ним воронье —
Он всегда будет первым в строю!
Константину, в отличие от Бату, грустить не приходилось, но и весело бездельничать
Первым он отпустил домой сына и внука Чагатая – Хайдара и Бури. Взойдет ли кто-то из них на престол своего отца и деда, предсказать было невозможно, но овчинка стоила выделки. Конечно, хотелось бы с ними поработать еще немного, но Чагатай к лету умер, и следовало спешить, чтобы дать им шанс на успех.
С Гуюком пришлось попыхтеть. В ход шли посулы, лесть, обещание всевозможных выгод и даже угрозы. Константин не просто так упомянул о том, что Кулькан, последний из оставшихся в живых сыновей Чингисхана, уже почти выздоровел и просится домой.
– Наверное, он тоже хочет принять участие в великом курултае, – невинно предположил царь и удовлетворенно заметил, как испуганно сузились глаза собеседника.
– Кулькан даже не получил улус от своего отца, – мрачно заметил Гуюк.
– Зато у вас в степи есть хороший обычай, о котором мне недавно напомнил хан Бату. Согласно ему, младшему сыну всегда достается отцовская юрта, чтобы он мог позаботиться о стариках-родителях, дабы они провели остаток своих дней в сытости и покое.
– Его отец давно умер, так что Кулькану не о ком заботиться, – возразил царевич, кипевший от возмущения.
– Отец – да, – не спорил Константин. – А мать? Насколько я знаю, Хулан-хатун еще жива. Кстати, его и твоя мать, кажется, из одного рода? [165] Но его здоровье вызывает у меня опасения, – быстро добавил он, чтобы Гуюк не успел окончательно выйти из себя. – Мои лекари говорят, что царевич еще слаб для долгого и опасного путешествия, поэтому я пока не решил, отпустить его или оставить у себя для полного выздоровления, – и мысленно воскликнул: «Да догадайся же ты, в конце концов, дубина стоеросовая!»
165
Хулан-хатун была дочерью Тамр-Усуну, правителя племени ухар-меркит.
«Дубина» не сразу, но догадалась, после чего пошла в лобовую атаку. Намеки Гуюка на то, что неплохо бы Кулькану взять и помереть, были по-дикарски примитивны, ну да ладно. Пришлось говорить прямолинейно, называя вещи своими именами:
– Я – не кат [166] , – заявил Константин. – Убить человека по нашей вере – тяжкий грех. Да ты ведь тоже христианин, так что должен понимать.
– Но ты не сам его убьешь. Какой же это грех? – не согласился Гуюк.
– Приказать убить – двойной грех, – категорично заявил Константин. – Повеление все равно будет исходить от меня, к тому же, заставив сделать это другого человека, я сделаю великим грешником и его. Боюсь, господь не простит мне такого. Ты лучше подумай о себе.
166
Кат – палач (ст.-слав.).
– А что я? – удивился Гуюк.
– Все скажут, что я убил Кулькана, потому что меня об этом попросил ты, – пояснил Константин. – Пойдут разговоры. Люди скажут: «Если этот человек так ведет себя еще до избрания его великим кааном и не боится умертвить родного дядю, так как же он станет поступать с нами, после того как мы его поднимем на белой кошме? Надо ли выбирать этого жестокого?»
– Тогда как? – тупо уставился на своего собеседника Гуюк.
– Мы оставим его лечиться, и он пробудет на Руси столько, сколько нужно, – пояснил Константин. – Он будет иметь хорошую одежду и еду, хороших лекарей, хороший дом. Если Кулькан не захочет в нем жить, то я повелю разбить юрту. У него не будет недостатка в собеседниках. И тогда никто не посмеет упрекнуть тебя в его смерти. Напротив, ты всегда сможешь сказать, что подписал договор с Русью не только потому, что он выгоден самим монголам, но и желая сохранить жизнь чингизида, которого хитрый царь урусов решил оставить у себя в аманатах [167] . Ты справедлив и не хочешь, чтобы царевич погиб из-за нарушения договора.
167
Аманат – заложник (араб.).
Гуюк улыбнулся, но затем неожиданная мысль пришла ему в голову.
– А скажи мне, – неуверенно начал он, тщательно подбирая слова. – Если я нарушу договор, то ты и вправду его умертвишь? – и пытливо уставился на собеседника.
«Ах ты сволочь такая, – весело подумал Константин. – Вот уж не дождешься ты этой радости».
– Ну что ты! – возразил он вслух. – Как можно?! Я ведь говорил, что это грех. Да и за что его убивать? Получается, договор нарушишь ты, а страдать должен невинный. Это несправедливо.
– Несправедливо, – эхом откликнулся Гуюк, явно разочарованный в своих ожиданиях.
Судя по вытянувшемуся лицу последнего сына Чингисхана, можно было сделать вывод, что у него несколько иные понятия об этике вообще и о справедливости в частности.
– Правда, я горяч во гневе, – добавил Константин, чтобы добить его окончательно. – Могу и не сдержаться, а потом буду жалеть. – И, заметив, как радостно вспыхнули глаза у царевича, безжалостно подытожил: – Но я, скорее всего, сразу отпущу его в родные степи и даже дам провожатых, чтобы они довезли Кулькана домой в целости и сохранности.
– Зачем?!
– Чтобы удержаться от соблазна греха, – простодушно пояснил Константин.
Скорее всего, Гуюку хотелось сказать в ответ очень многое, но он вновь промолчал. Больше на эту тему они не разговаривали, зато о многом другом беседовали целыми вечерами. То Константин заводил разговор о той непредусмотрительности, с которой чингизиды направились в поход туда, где даже в случае победы ожидать богатой добычи не приходилось, то о других богатых странах, то о выгоде договора.
– Я знаю, что Бату просто воспользовался доверчивостью твоего отца, – как-то сказал Константин. – Будь на месте великого каана его старший сын, он пошел бы гораздо южнее. Там богатые города, там держит свою казну багдадский халиф. С меня нечего взять, кроме деревьев, а их есть не станешь. Зато у нас с тобой в руках великий торговый путь, а где купцы, там и серебро. Я буду поддерживать на нем порядок. Пусть это и будет данью, которую мне по силам платить тебе. Но из уважения к моим сединам я прошу не указывать в договоре слове «дань». Зачем? Разве хорошо унижать человека? Это ведь тоже грех.
Он говорил, а Гуюк кивал, и если кивок был не очень охотным, то Константин повторял сказанное, но уже другими словами, чтобы нерадивый ученик не заскучал. Если он считал нужным, то возвращался к сказанному через пару дней, вдалбливая в голову этому двоечнику, как он мысленно его окрестил, все то, что считал необходимым.
Из дальнейших событий Константин сделал вывод, что даже двадцать лет отсутствия практики не смогли до конца изничтожить его учительские навыки. «Мастерство не пропьешь!» – ликовал он в душе, когда русские послы, вернувшиеся из Каракорума, рассказывали своему государю о том радушии, с каким встретил их великий каан Гуюк.