Сокровища Перу

Верисгофер Карл

— Как? Неужели? — воскликнул Рамиро.

Тенцилей протянул ему плоскую, гладко отполированную дощечку из древесной коры и сказал: — Вот первое послание!

Все друзья с величайшим вниманием принялись разглядывать это маленькое произведение искусства диких индейцев.

На дощечке был изображен весьма незатейливый и немудреный рисунок, вроде тех, какие изображают на своих грифельных досках дети дошкольного возраста, но понять, что желал изобразить художник, было нетрудно.

На совершенно черном фоне сияла луна цвета желтой охры, как блин, со

злорадно насмешливой улыбкой, изображенной сероватой краской на лике желтой луны. По правую и по левую сторону от луны находились две фигуры: одна из них — Тенцилей, которого легко было узнать, а другая — Хромоногий, одно название которого повергало в ужас туземцев, в своем широком белом плаще, с одной ногой короче другой.

Затем Тенцилей передал Рамиро второе послание, точно такую же дощечку, но с другим рисунком. Здесь луна была изображена в виде месяца, а Хромоногий находился гораздо ближе к вождю, чем на первой картинке. Понять значение этих изображений было совсем легко, оставалось еще третье послание. Тенцилей передал и его для осмотра Рамиро и его товарищам.

На этой последней дощечке уже не было луны, а Тенцилей стоял на коленях, а над ним склонялся Хромоногий, простирая свою костлявую руку. Кругом было совершенно черно.

— Ну вот, теперь я понимаю, почему туземцы так настаивали на том, чтобы мы остались с ними до первой безлунной ночи. Они хотят, чтобы мы помогли им в борьбе против злых духов нашими огнестрельными палками.

— Ну да! Ну да! — согласились все.

Взяв из рук Рамиро последнее послание, Тенцилей повернул его другой стороной и снова передал цирковому наезднику с вопросом:

— А это вы видели?

— Что означают эти два коршуна и тапир? — спросил Рамиро через проводника, обращаясь к вождю.

Тенцилей содрогнулся.

— Тебе, конечно, известно, чужестранец, что прежде, чем существовал мир, были два коршуна: белый и красный. В доме красного коршуна находился горшок с плотной крышкой, в котором он прятал на ночь солнце, освещающее днем все своими горячими лучами. Когда же он накрывал горшок крышкой, то становилось совершенно темно и наступала ночь.

— Ну, а что же делал белый коршун? Не обладал ли он луной?

— Нет, он жил среди вечного мрака, он зяб, дрог и голодал, имея при себе только одного Хромоногого.

— А что же делал Хромоногий?

— Это никому неизвестно, потому что в то время не было еще людей. Белый коршун хотел во что бы то ни стало овладеть солнцем, но не знал, как ему перехитрить красного коршуна. И вот он придумал сделать из самого мягкого дерева тапира, а сам спрятался в его правую переднюю ногу и стал ждать, когда красный коршун, пролетая, увидит эту добычу и унесет ее к себе. Таким образом он надеялся пробраться в жилище красного коршуна и, выждав удобный случай, выкрасть солнце из горшка.

Но это не удалось белому коршуну, — продолжал Тенцилей. — Красный коршун узнал через маленьких мошек, кто таится в ноге тапира, и потому не нападал на тапира. И бедняга по сие время бродит по лесу и не может умереть, потому что

белый коршун живет в нем и все еще надеется когда-нибудь проникнуть в жилище красного коршуна.

Тогда Хромоногий остался один и стал каждую ночь от захода солнца и до зари бродить по лесу и искать того тапира. Если ему встретится человек, который взглянет на него, он тут же убивает его. Когда он найдет белого коршуна и освободит его, то заставит огонь сойти с неба, вырваться из земли и истребить все живущее на земле и самое жилище красного коршуна, чтобы весь мир и сам коршун погибли в пламени.

— И ты полагаешь, славный вождь, что теперь настало это время, когда Хромоногий и тапир наконец встретились?

— Да, когда скроется луна, Хромоногий явится прежде всего ко мне из-за Брага, потому что белые голуби обвиняют меня и назвали ему мое имя. Хромоногий и теперь уже бродит вокруг моего дома, это он подсунул мне эти послания, упавшие ко мне сквозь щель в крыше.

— Но почему же не предположить, что люди, желающие отравить тебе жизнь и вселить страх в твою душу, влезли на деревья и оттуда спустили к тебе сквозь крышу эти дощечки? Почему ты думаешь, что и ты, и народ твой, и весь мир должны погибнуть в пламени? Кто сказал тебе это?

Тенцилей указал на колдуна.

— Да, — сказал последний, — об этом читаешь в каплях росы, в полете филина и в следах мыши. Все, что живет, должно умереть!

— Скажи нам, Тенцилей, — спросил Рамиро, — чем мы можем помочь тебе при появлении Хромоногого?

— В ваших огнестрельных палках живут огненные демоны. Вы можете убить Хромоногого на месте, когда он явится. Вы можете стрелять в пламя и разразить его прежде, чем оно успеет охватить мою хижину. Вы можете, если хотите, сделать для меня еще одно важное дело: вместе с Хромоногим прилетят, конечно, и белые голуби, они сядут мне на плечи и скажут: «Вот это он! Возьми его, Хромоногий!» Убейте этих голубей и вы спасете меня!

— Хорошо, славный и могучий вождь, мы сделаем все, что ты желаешь, ты можешь в этом быть уверен! — сказал Рамиро.

Луч радости осветил мрачное лицо вождя.

— Принесите сюда краски и разрисуйте меня, Обия и Баррудо! Принесите мои браслеты, ожерелья и мои уборы из перьев! — приказал король. Он, казалось, ожил и повеселел, услыхав обещание белых, но при этом все же сказал, указывая себе на грудь:

— Мне все кажется, будто здесь у меня сидят эти белые голуби и постоянно тихо говорят о том выстреле, и даже Непорра не может заставить замолчать эти тихие голоса.

При этих словах Рамиро вдруг побледнел, лицо его как-то разом осунулось, и он отвернулся в сторону, оставив слова вождя без ответа.

— Я так и знал, — вздохнул Тенцилей, — тут не поможет никакая сила, никакое колдовство!

— Да, никакая власть и никакое колдовство! — повторил про себя Рамиро, подавляя вздох.

Тем временем Обия и Баррудо успели уже разрисовать своего вождя его любимым, густо-белым цветом и только кое-где оживить рисунок золотисто-желтыми точечками и прожилочками.