Сокровища Перу
Шрифт:
Бенно улыбнулся, растроганный и смущенный.
— Какой ты добрый, хороший человек, Гармс. Я от души благодарю тебя, но желаю, чтобы ты прожил еще многие годы, пользуясь всем, что по праву принадлежит тебе! Дай тебе Бог дожить до того времени, когда тебе дано будет увидеть, что я стал человеком, который может сам заработать свой кусок хлеба. Но теперь ты мог бы сделать мне одолжение, если бы только захотел.
— Ну, какое же? — спросил старик.
— Расскажи мне что-нибудь про моего покойного отца!
Старый слуга как будто колебался с минуту и, вынув изо рта свою трубку, задумчиво посмотрел перед собой.
— Про твоего отца, Бенно? Да, прекрасный он был господин, ласковый и добрый…
— Да, ты часто говорил это мне, а бабушка показывала мне иногда его портрет и при этом всегда горько плакала. Почему же в нашем доме никогда не говорят и не упоминают о моем отце? Почему самое имя его предано здесь забвению? Знаешь, что мне думалось иногда?..
Старик отвернулся немного в сторону, пробормотав: «Глупости, пустяки»…
Глаза Бенно вдруг вспыхнули каким-то особым огнем, яркий румянец покрыл его щеки, и он сказал слегка дрогнувшим, взволнованным голосом.
— Знаешь, Гармс, мое подозрение теперь еще более окрепло. Хочешь, я скажу тебе сейчас, что я думаю… Есть что-то такое по отношению к моему отцу, о чем должно умалчивать, что-то нужно скрывать от всех! Есть какая-то мрачная тень, скрывающая нечто недоброе, и в этом ты меня не разуверишь. Это чувствуется само собой, и ты, конечно, не станешь отрицать, что мое предположение верно. Не так ли?
— Нет, не так! И для того, чтобы ты не придумывал о своем отце никаких глупых историй и в конце концов не стал бы считать его дурным человеком, я уж лучше расскажу тебе всю правду. Ну, слушай же! В течение целых трех веков Цургейдены из рода в род прилежно подводили счеты, сидя за конторкой с ранней молодости и до глубокой старости. «Цургейден с Сыновьями» — так издавна звалась их фирма. Все они были купцы, торговцы и судовладельцы вплоть до твоего отца. Он был человек с новыми воззрениями, и в этом состояло все его преступление. Ну вот, теперь ты знаешь все!
Бенно отрицательно покачал головою.
— И только это? Больше ничего?
— Ну, и еще кое-что другое, — сказал старик, — покойный никогда не умел беречь деньги. Он любил и ласковый солнечный свет, и беззаботный смех, и дружескую беседу, тогда как брат его только одно и знал, только одно любил, об одном и думал: цифры, цифры и цифры. Вот почему братья никогда не ладили между собой и наконец окончательно разошлись.
— Так, значит, мой отец умер не здесь?
Гармс как бы случайно отвернулся в сторону и коротко ответил:
— Нет, не здесь!
— Но кем он был? Чем занимался при жизни мой отец?
— Он был студентом, изучал разные науки и расходовал очень много денег.
Бенно провел рукою по лбу и спросил:
— Он, значит, был мот и расточитель? Да?
Старик кивнул головой.
— Да, — сказал он, — мот и расточитель, но чудный, честный, благородный человек, всеми уважаемый и любимый. Только вот деньги буквально таяли у него в руках. Горсть золотых гамбургских дукатов была для него сущий пустяк; всего одна минута — и все эти червонцы мигом исчезали, точно у них вдруг разом вырастали крылья.
Все это старик говорил таким тоном, точно это были самые похвальные качества покойного.
— У каждого человека есть какой-нибудь недостаток, — продолжал он, — только не всегда так раздувают их! Впрочем, ты об этом лучше совсем не думай, но знай, что цургейденские деньги ничем не лучше моих, а мои тебе обеспечены, мой бедный мальчик! Ну, и баста! Иди себе наверх в свою комнату и посмотри на обычном месте: я припрятал тебе там горсточку слив.
Бенно встал.
— Ты полагаешь, что мне лучше вовсе не заходить в общую комнату, Гармс?
Старик потряс головой.
— Да, так будет лучше, дитя мое, барометр стоит сегодня низко и предвещает бурю!
— Уж не из-за меня ли опять? — спросил встревоженно юноша.
— Не то, чтобы из-за тебя. Но старики наши сегодня взволнованы! Зачем тебе впутываться в их неприятности?
— Ну да, конечно! Спокойной ночи, Гармс!
— Спокойной ночи, дорогой мой, не забудь же взглянуть в трубу твоей печки!
— Да, да! — И мальчик побежал наверх. Крадучись, пробирался он мимо общей комнаты по совершенно темному коридору, как вдруг услышал, что кто-то произнес его имя, и это заставило его на минуту приостановиться.
— О чем вы плачете, мамаша? — говорил сенатор, — уж не опять ли о Бенно? Вам все кажется, что ему недостаточно хорошо живется!
— Нет, почему же мне плакать о Бенно, Иоханнес? — отвечал тихий женский голос, похожий на вздох. — Разве он не получает самые лучшие отметки, разве он не на лучшем счету у начальников? Но меня огорчает, что ты не любишь его, что ты преследуешь в этом невинном ребенке память о его покойном отце, которого ты своей жестокостью и нетерпимостью вогнал в гроб!
Сенатор насмешливо фыркнул.
— Упреки! — сказал он резким тоном, — право, можно было бы с большим правом сказать, что память о нем по настоящее время нарушает наш семейный мир и вызывает постоянно досаду и раздражение. Но вот теперь я знаю, о чем вы плачете. Сегодня день рождения Теодора, не так ли?
Ответом было подавленное рыдание старушки. Бенно чувствовал себя также крайне взволнованным. Сегодня день рождения его отца, а где та одинокая могила, о которой даже он, его сын, не знал? Чья рука когда-либо положила венок на эту позабытую всеми и заброшенную могилу?