Сокровища Рейха
Шрифт:
– Одно приводит меня в бешенство, – проворчал Питерсон, жуя сочный ростбиф, который в этот вечер подали нам в отеле «Гроувенор-хаус», – а именно то, что мы до сих пор не знаем, кто совершает все эти убийства. Конечно, куда проще заявить, черт побери, что это нацисты, и дело с концом… но от этого остальному миру не легче. Нормальным людям, я хочу сказать, как вон те. – Он фыркнул и жестом указал на улицу внизу под нами, за окном, исполосованным дождем. – Для них фашисты – дело прошлое, кусок странной истории середины двадцатого века. Попробуй заикнись им об этом! Да они тут же упекут нас в сумасшедший дом. – Он энергично сунул в нос ингалятор и тянул в себя воздух, пока лицо не стало одного цвета с шарфом, а глаза не сошлись на переносице. – Нацисты! – выдохнул он. В комнате стоял запах ментола и полоскания
– Я не сплю. Просто глаза устали. – Я слышал, как Питерсон ест: нос у него совсем заложило, и ему было очень трудно одновременно и есть и дышать.
– И если бы я мог лучше думать о Стейнзе. Иногда мне кажется, что он в здравом уме, а начинаю вспоминать о нем – и прихожу к выводу, что он все-таки ненормальный. А значит, и мы с вами ненормальные, раз ухлопали столько времени, выслушивая его байки. – Он оттолкнул от себя сервировочный столик на колесиках с остатками ужина. – Как вы считаете, он на самом деле тот, за кого себя выдает? Надо навести о нем справки. У меня есть дружок в Скотленд-Ярде. Схожу к нему, выясню. – Он оглушительно высморкался и чихнул, заставив меня окончательно проснуться.
– Параллельно, поскольку я все равно буду в Скотленд-Ярде, свяжусь с Рокой, поинтересуюсь, нашлись ли эти сволочи Котман и Сент-Джон. Потом позвоню в Куперс-Фолс и Федеральное бюро. – Он зевнул. – Небось начнут допытываться, куда это я, к дьяволу, запропастился. Если только они не следят за нами… М-да, фэбээровцы, – задумчиво проговорил Питерсон, протягивая руку за шоколадным муссом. Потом поднял на меня глаза, в которых зажглось любопытство. – Знаете, Купер, если они заинтересовались, по-настоящему заинтересовались – ведь и правительственные отчеты были уничтожены в этой неразберихе, – они, возможно, следят за нами, даже если сами убийства их не очень трогают. Такова правда жизни. Проблема вся в том, что ты никогда полностью не можешь быть в чем-либо уверен, пока не станет слишком поздно. Иногда они преследуют свои собственные цели. ФБР, ЦРУ или эти парни из разных там спецслужб – у них столько прав и полномочий, сколько им нужно, чтобы выполнить то, что они хотят. – Он одним махом проглотил мусс и облизал усы. – Такова жизнь.
Я попросил его заодно проверить полученный нами от Стейнза адрес фирмы Бренделя, а также адрес в Белгрейвии, [9] где жили Брендель и его жена.
– Так, она уже теперь «его жена», а? – Питерсон хитро блеснул глазами, вытер салфеткой рот. – Появились сомнения, так надо понимать?
– Не знаю.
– Может быть, она просто похожа на вашу мать, – сказал он.
Утром я вышел на Парк-лейн. Со светло-серого неба, мало чем отличавшегося по цвету от шевиотового в тонкую полоску костюма, в котором Питерсон завтракал, не переставая моросил дождь. Я никогда не видел Питерсона одетым столь официально: он направлялся в Скотленд-Ярд и хотел выглядеть презентабельно. Наблюдать, как менялся его внешний вид вместе со сменой туалетов, когда он надевал то один костюм, то другой, было интересно. Тотчас же заметно менялось и его поведение. В это утро не было никакого шмыганья носом, никакого следовавшего за этим нытья. Питерсон двигался быстро, выглядел деловитым и даже внушал некоторый страх.
9
Фешенебельный район Лондона.
– Я все-таки пусть и не сразу, но раскопаю эту навозную кучу, Купер, – сказал он, когда мы расставались. – До сих пор я плыл по течению, а этого я больше всего не люблю.
Раскрыв зонт, я вошел в тихий, безлюдный из-за дождя Гайд-парк. Чем ближе я оказывался к Ли, тем больше хотелось подождать и еще раз все взвесить – слишком уж тревожной казалась мне моя миссия. Я медленно шел по парку, почти никого не замечая, направляясь к Кенсингтон-гарденз. На моем пути оказалось озеро Серпентин, я обошел его слева, а потом свернул направо, пересек Роттен-роу, постоял на Найтсбридже, глядя сквозь пелену дождя на Уголок ораторов Гайд-парка и угол Уилтон-плейс. Мне ничего не оставалось, как двигаться к намеченной цели.
Дом выходил на улицу в Белгрейвия-плейс. Это было типичное лондонское строение из
Фрау Брендель шла впереди: высокая, с золотистыми волосами, в короткой, до талии, кожаной куртке, потертых бежевых брюках с широкими манжетами и туфлях на платформе сантиметров в пять толщиной. Она остановилась на верхней ступеньке крыльца, сунув руки в карманы и слегка подав плечи вперед. На ней были огромные дымчатые очки. Следом за женой появился Брендель – тоже высокий, широкоплечий, в приталенном пальто с бархатным воротником, в котелке и серых перчатках. Он повернулся, поднял светло-коричневую сумку с сине-зеленой полосой, что-то сказал жене и спустился следом за ней по лестнице к черному «мерседесу». Я поразился: их легко можно было принять за отца и дочь. На расстоянии казалось, что ей лет двадцать. Я почувствовал, что теряю уверенность: я ожидал, что она старше и, во всяком случае, не походит на манекенщицу из модного журнала «Вог».
Они быстро сели в «мерседес». Брендель отъехал от тротуара, и машина проследовала мимо меня, свернула за угол к Найтсбриджу и исчезла из виду.
Я зашагал назад через Гайд-парк, сразу ослабевший, усталый, хотя была еще только середина утра. Я не думал уже ни о Четвертом рейхе, ни об Айворе Стейнзе, ни о Ли, ни об одном из убитых. Я ощущал только усталость и внутреннюю опустошенность.
У гостиницы я влез во взятый нами напрокат автомобиль, с трудом проехал по Лондону, пока не отыскал контору Бренделя по указанному Стейнзом адресу, остановился у обочины неподалеку от входа и стал ждать. Минут через десять в зеркале моей машины возник черный «мерседес», плавно проскользнул мимо и остановился впереди меня у самого входа, где стоянка запрещалась. Она открыла дверцу, вышла из машины, на мгновение повернувшись ко мне лицом, откинула волосы со лба. Он тоже вышел, и они вместе направились к зданию. Его широкая, сильная рука легла ей на плечи, и они скрылись в подъезде.
Час спустя они снова вышли. Он взял из машины светло-коричневую сумку, и они торопливо зашагали по улице.
Я вылез из машины и последовал за ними. Дождь теперь только чуть накрапывал. Ветер стих, воздух был густым и душистым. На углу Брендель купил ей букетик весенних цветов – яркое радостное пятнышко. И в то время, когда они продолжали свой путь, она держала его за обернутые бумагой стебельки, а Брендель мерно постукивал концом зонта об асфальт.
Они вошли в ресторан «Эдуардо», я же помедлил немного, потом решил: «Черт с ним!» – и открыл дверь.
В «Эдуардо», несмотря на название, не было ничего итальянского. Он оказался довольно старой таверной, уставленной лакированной красного дерева мебелью, в воздухе стоял приятный запах полировки. Возле одной стены, которая была отделана декоративным викторианским стеклом, высилась груда номеров «Файнэншл таймс» и сновало много мужчин в белых сорочках с расстегнутыми воротниками и в галстуках, завязанных на маленький узел. Женщин в зале было мало, и я сразу заметил ее у окна, выходившего на улицу. Она наклонилась к Бренделю, чтобы прикурить.
Я уселся за столик у боковой стены, откуда мог хорошо их видеть, открыл собственный номер «Файнэншл таймс», заказал отбивную и кружку портера и принялся наблюдать за ними, скрытый разношерстной толпой бизнесменов, которые жадно вгрызались в жареную грудинку.
Мне ничего не оставалось, как только наблюдать. Брендель в отлично сшитом костюме выглядел элегантным, холеным. Посреди стола лежал букетик. Она что-то говорила, пила вино маленькими глотками, ела бифштекс и салат. В голове у меня все начало путаться: то в какой-то миг мне казалось, что я остро ощущаю родственную близость с этой женщиной, которая целиком занимала мое сознание, то вдруг я становился холодным, бесчувственным, безразличным. Она была совсем не такой, какой я ожидал ее увидеть. Однако факт оставался фактом – женщина эта, казалось, не несла на себе никакого отпечатка фатальности. Она вовсе не походила ни на печальное, тающее, углубленное в себя существо, ни на романтическую героиню. Она оказалась самой обыкновенной женщиной. Очевидно, это-то меня и обескуражило. Мысли, которые я вынашивал, делая из Ли предмет моих поисков и разгадку нескольких убийств, представлялись несколько нелепыми, когда я смотрел на эту светскую даму, обедающую со своим мужем.