Сокровища Рейха
Шрифт:
За сытным завтраком, под аккомпанемент непрерывного чихания Питерсона, полковник предавался воспоминаниям о своей жизни. Будучи наполовину немцем, он служил в предвоенные годы в английской резиденции в Каире – сначала курьером, потом на оперативной работе спецагентом. В начале войны его перевели в Лондон в аппарат министерства обороны, а затем в действующую армию. Он был участником битвы за Англию, летал на «спитфайрах» и на колченогом старом «хокер-харрикейне». Именно на «харрикейне» он вступил в бой с несколькими «мессершмиттами» во время своего последнего боевого вылета.
Врезавшись
За завтраком полковник Стейнз поведал нам об убийстве нацистами своих двух единокровных сестер по немецкой линии в 1945 году, когда русские подходили к Берлину. Их смерть абсолютно ничем не была оправдана, а извещение об их гибели он получил вскоре после окончания военных действий. Впоследствии, когда здоровье его несколько поправилось, ему предложили принять участие в работе группы английских официальных лиц, направленной в Германию для расследования военных преступлений, среди которых было и убийство его сестер. Убийц, однако, так и не нашли. После этого полковник вернулся на остров один-одинешенек. Вся его семья как по немецкой, так и по английской линии была стерта с лица земли войной. Немцами. Нацистами.
– Исключительное совпадение, – заметил он, уплетая гренки с яичницей.
И вот теперь здесь, на маяке, он приступил к детальному изложению своей истории:
– Итак, я наблюдал, как мир дергается в конвульсиях после окончания войны. Я видел Германию, недужную, шатающуюся, трусливо съежившуюся после поражения, враждебную, обиженную, жалкую, даже более увечную, чем я сам. А я был калекой, никому не нужным инвалидом… но чем дольше я находился в Германии, тем яснее понимал нравственное различие между моим увечьем и их. И я начал испытывать нечто большее, чем просто неприязнь. Впоследствии я осознал, чем была вызвана такая реакция: навязчивой, всепоглощающей ненавистью к целой расе, ко всем немцам.
Я чувствовал свою раздвоенность. С одной стороны, я как бы наблюдал за собой издали и понимал нездоровый характер своего мышления; с другой – злорадно упивался этой новой возможностью дать выход кипевшим во мне злобе, ненависти и звериной тоске. Потому-то, призвав всю свою решимость, отдавшись полностью во власть своей ненависти, я уехал на остров, в уединение. Здесь у меня было время для спокойных раздумий. Однако продолжать жить в подобном расположении духа значило взлелеять опасный вид безумия – ненависть к целому народу. Это могло привести к еще большей тоске, поскольку, естественно, у меня не было возможности покарать всю нацию. Я начал упорно подавлять в себе враждебное чувство к немцам как к народу, стал думать о них как о людях, которые сами перенесли ужасные страдания. В конце концов мне удалось
Таким образом, вместо того чтобы распространять свою вражду, свое отвращение на несколько миллионов немцев, я направил их на некое вполне реальное число людей…
Даусон снова наполнил наши кофейные чашки. Питерсон легким звериным шагом беспокойно кружил по овальной комнате.
– Полковник Стейнз, – вдруг произнес он с нотками нетерпения в голосе, – вчера вечером вы сказали, что Алистер Кемпбелл будет отмщен. А сейчас вы говорите о своем безумии или ненависти, называйте это как хотите.
Услышав его тон, Даусон застыл на месте. Полковник с улыбкой смотрел на Питерсона.
– Откуда нам знать, черт побери, – продолжал Питерсон, – может, вы в самом деле ненормальный? Я хочу сказать, бог ты мой, вот я стою здесь, на вершине маяка, где-то у черта на рогах, на самой что ни на есть распроклятой, промозглой части побережья, и разговариваю с человеком, которого знать не знаю и который считает себя ангелом мщения. У меня чертовски дерет в горле, а на руках куча нераскрытых убийств, но, куда я ни повернусь, всякий тащит какого-нибудь недобитого фашиста и укладывает тебе поперек дороги. Ваши личные психологические переживания меня мало интересуют – ровно настолько, насколько они касаются печальной судьбы Сирила Купера. Так что давайте кончим об этом. Как говорим мы, янки, ближе к делу.
Полковник Стейнз терпеливо выслушал Питерсона, попивая кофе. Когда мой приятель иссяк, он произнес:
– Все, мистер Питерсон?
– Пока все.
– Прекрасно. Даусон, скажи мистеру Питерсону, пусть прикусит язык, пока я не кончу. Скажи ему, что ты сбросишь его с маяка, если он не замолчит.
Даусон расхохотался.
Питерсон закатил глаза:
– Боже, боже, боже!.. – Он отвернулся и глянул в сторону океана, мучительно переживая и собственное поражение, и явное помешательство полковника.
– Мистер Питерсон, – продолжал полковник Стейнз несколько дружелюбнее, – скоро вам все станет ясно. То, что я собираюсь рассказать, заинтересует вас. Но вы должны знать предысторию… В противном случае вам будет очень трудно понять мою довольно своеобразную роль в этом деле.
Дождь пошел сильнее, забарабанив по крыше и окнам. Наползавший туман сгущался прямо на глазах.
То, что рассказал нам Айвор Стейнз, заставило нас усомниться в собственном здравомыслии и вообще в способности что-либо понимать.
Вернувшись в Англию, в тишину и покой острова Кэт, Стейнз приложил все усилия, чтобы справиться с собой. Он начал тщательно изучать все, что касалось Германии: ее историю, литературу, музыку и нравы. Он использовал свои обширные связи среди военных, в Уайтхолле и даже в правительстве. Благодаря знатному происхождению, неоднократно проявленному им героизму, а главное – системе крепкого пожизненного товарищества среди выпускников аристократических колледжей он имел доступ через какие-то особые каналы к архивам органов безопасности даже с высшим грифом секретности. Итак, к знаниям о прошлом Германии прибавился исключительно важный материал о ее настоящем, о том, как на самом деле разворачивались события в послевоенной Германии.